{18}
— Когда же он любит и вожделеет: когда обладает предметом любви или
когда не обладает?
— По всей вероятности, когда не обладает, — сказал Агафон.
— А может быть, — спросил Сократ, — это не просто вероятность, но
необходимость, что вожделение вызывает то, чего недостает, а не то, в чем
нет недостатка? Мне, например, Агафон, сильно сдается, что это
необходимость. А тебе как?
— И мне тоже, — сказал Агафон.
— Отличный ответ. Итак, пожелал бы, например, рослый быть рослым, а
сильный сильным?
— Мы же согласились, что это невозможно. Ведь у того, кто обладает
этими качествами, нет недостатка в них.
— Правильно. Ну, а если сильный, — продолжал Сократ, — хочет быть
сильным, проворный проворным, здоровый здоровым и так далее? В этом случае
можно, пожалуй, думать, что люди, уже обладающие какими-то свойствами,
желают как раз того, чем они обладают. Так вот, чтобы не было никаких
недоразумений, я рассматриваю и этот случай. Ведь если рассудить, Агафон, то
эти люди неизбежно должны уже сейчас обладать упомянутыми свойствами — как
же им еще и желать их? А дело тут вот в чем.
Если кто-нибудь говорит: «Я
хоть и здоров, а хочу быть здоровым, я хоть и богат, а хочу быть богатым, то
есть желаю того, что имею», — мы вправе сказать ему: «Ты, дорогой, обладая
богатством, здоровьем и силой, хочешь обладать ими и в будущем, поскольку в
настоящее время ты все это волей-неволей имеешь. Поэтому, говоря: «Я желаю
того, что у меня есть», ты говоришь, в сущности: «Я хочу, чтобы то, что у
меня есть сейчас, было у меня и в будущем». Согласился бы он с нами?
Агафон ответил, что согласился бы. Тогда Сократ сказал:
— А не значит ли это любить то, чего у тебя еще нет и чем не обладаешь,
если ты хочешь сохранить на будущее то, что имеешь теперь?
— Конечно, значит, — отвечал Агафон.
— Следовательно, и этот человек, и всякий другой желает того, чего нет
налицо, чего он не имеет, что не есть он сам и в чем испытывает нужду, и
предметы, вызывающие любовь и желание, именно таковы?
— Да, конечно, — отвечал Агафон.
— Ну, а теперь, — продолжал Сократ, — подведем итог сказанному. Итак,
во-первых, Эрот это всегда любовь к кому-то или к чему-то, а во-вторых,
предмет ее — то, в чем испытываешь нужду, не так ли?
— Да, — отвечал Агафон.
— Вспомни вдобавок, любовью к чему назвал ты в своей речи Эрота? Если
хочешь, я напомню тебе. По-моему, ты сказал что-то вроде того, что дела
богов пришли в порядок благодаря любви к прекрасному, поскольку, мол, любви
к безобразному не бывает? Не таков ли был смысл твоих слов?
— Да, именно таков, — отвечал Агафон.
— И сказано это было вполне справедливо, друг мой, — продолжал Сократ.
— Но не получается ли, что Эрот — это любовь к красоте, а не к безобразию?
{19}
Агафон согласился с этим.
— А не согласились ли мы, что любят то, в чем нуждаются и чего не
имеют?
— Согласились, — отвечал Агафон.
— И значит, Эрот лишен красоты и нуждается в ней?
— Выходит, что так, — сказал Агафон.
— Так неужели ты назовешь прекрасным то, что совершенно лишено красоты
и нуждается в ней?
— Нет, конечно.
— И ты все еще утверждаешь, что Эрот прекрасен, — если дело обстоит
так?
— Получается, Сократ, — отвечал Агафон, — что я сам не знал, что тогда
говорил.
— А ведь ты и в самом деле прекрасно говорил, Агафон. Но скажи еще вот
что. Не кажется ли тебе, что доброе прекрасно?
— Кажется.
— Но если Эрот нуждается в прекрасном, а доброе прекрасно, то, значит,
он нуждается и в добре.
— Я, — сказал Агафон, — не в силах спорить с тобой, Сократ. Пусть будет
по-твоему.
— Нет, милый мой Агафон, ты не в силах спорить с истиной, а спорить с
Сократом дело нехитрое.
Пусть будет
по-твоему.
— Нет, милый мой Агафон, ты не в силах спорить с истиной, а спорить с
Сократом дело нехитрое.
Но теперь я оставлю тебя в покое. Я попытаюсь передать вам речь об
Эроте, которую услыхал некогда от одной мантинеянки, Диотимы, женщины очень
сведущей и в этом и во многом другом и добившейся однажды для афинян во
время жертвоприношения перед чумой десятилетней отсрочки этой болезни, — а
Диотима-то и просветила меня в том, что касается любви, — так вот, я
попытаюсь передать ее речь, насколько это в моих силах, своими словами,
отправляясь от того, в чем мы с Агафоном только что согласились.
Итак, следуя твоему, Агафон, примеру, нужно сначала выяснить, что такое
Эрот и каковы его свойства, а потом уже, каковы его дела. Легче всего, мне
кажется, выяснить это так же, как некогда та чужеземка, а она задавала мне
вопрос за вопросом. Я говорил ей тогда примерно то же, что мне сейчас
Агафон: Эрот — это великий бог, это любовь к прекрасному. А она доказала мне
теми же доводами, какими я сейчас Агафону, что он, вопреки моим
утверждениям, совсем не прекрасен и вовсе не добр. И тогда я спросил ее:
— Что ты говоришь, Диотима? Значит, Эрот безобразен и подл?
А она ответила:
— Не богохульствуй! Неужели то, что не прекрасно, непременно должно
быть, по-твоему, безобразным?
— Конечно.
— И значит, то, что не мудро, непременно невежественно? Разве ты не
замечал, что между мудростью и невежеством есть нечто среднее?