Беременный, он радуется прекрасному телу больше, чем
безобразному, но особенно рад он, если такое тело встретится ему в сочетании
с прекрасной, благородной и даровитой душой: для такого человека он сразу
находит слова о добродетели, о том, каким должен быть и чему должен
посвятить себя достойный муж, и принимается за его воспитание. Проводя время
с таким человеком, он соприкасается с прекрасным и родит на свет то, чем
давно беремен. Всегда помня о своем друге, где бы тот ни был — далеко или
близко, он сообща с ним растит свое детище, благодаря чему они гораздо ближе
друг другу, чем мать и отец, и дружба между ними прочнее, потому что
связывающие их дети прекраснее и бессмертнее. Да и каждый, пожалуй,
предпочтет иметь таких детей, чем обычных, если подумает о Гомере, Гесиоде и
других прекрасных поэтах, чье потомство достойно зависти, ибо оно приносит
им бессмертную славу и сохраняет память о них, потому что и само незабываемо
и бессмертно. Или возьми, если угодно, — продолжала она, — детей,
оставленных Ликургом в Лакедемоне — детей, спасших Лакедемон и, можно
сказать, всю Грецию. В почете у вас и Солон, родитель ваших законов, а в
разных других местах, будь то у греков или у варваров, почетом пользуется
много других людей, совершивших множество прекрасных дел и породивших
разнообразные добродетели. Не одно святилище воздвигнуто за таких детей этим
людям, а за обычных детей никому еще не воздвигали святилищ.
{26}
Во все эти таинства любви можно, пожалуй, посвятить и тебя, Сократ. Что
же касается тех высших и сокровеннейших, ради которых первые, если
разобраться, и существуют на свете, то я не знаю, способен ли ты проникнуть
в них. Сказать о них я, однако, скажу, — продолжала она, — за мной дело не
станет. Так попытайся же следовать за мной, насколько сможешь.
Кто хочет избрать верный путь ко всему этому, должен начать с
устремления к прекрасным телам в молодости. Если ему укажут верную дорогу,
он полюбит сначала одно какое-то тело и родит в нем прекрасные мысли, а
потом поймет, что красота одного тела родственна красоте любого другого и
что если стремиться к идее прекрасного, то нелепо думать, будто красота у
всех тел не одна и та же. Поняв это, он станет любить все прекрасные тела, а
к тому одному охладеет, ибо сочтет такую чрезмерную любовь ничтожной и
мелкой. После этого он начнет ценить красоту души выше, чем красоту тела, и,
если ему попадется человек хорошей души, но не такой уж цветущий, он будет
вполне доволен, полюбит его и станет заботиться о нем, стараясь родить такие
суждения, которые делают юношей лучше, благодаря чему невольно постигнет
красоту нравов и обычаев и, увидев, что все это прекрасное родственно между
собою, будет считать красоту тела чем-то ничтожным. От нравов он должен
перейти к наукам, чтобы увидеть красоту наук и, стремясь к красоте уже во
всем ее многообразии, не быть больше ничтожным и жалким рабом чьей-либо
привлекательности, плененным красотой одного какого-то мальчишки, человека
или характера, а повернуть к открытому морю красоты и, созерцая его в
неуклонном стремлении к мудрости, обильно рождать великолепные речи и мысли,
пока наконец, набравшись тут сил и усовершенствовавшись, он не узрит того
единственного знания, которое касается прекрасного, и вот какого
прекрасного.
От нравов он должен
перейти к наукам, чтобы увидеть красоту наук и, стремясь к красоте уже во
всем ее многообразии, не быть больше ничтожным и жалким рабом чьей-либо
привлекательности, плененным красотой одного какого-то мальчишки, человека
или характера, а повернуть к открытому морю красоты и, созерцая его в
неуклонном стремлении к мудрости, обильно рождать великолепные речи и мысли,
пока наконец, набравшись тут сил и усовершенствовавшись, он не узрит того
единственного знания, которое касается прекрасного, и вот какого
прекрасного… Теперь, — сказала Диотима, — постарайся слушать меня как
можно внимательнее.
Кто, наставляемый на пути любви, будет в правильном порядке созерцать
прекрасное, тот, достигнув конца этого пути, вдруг увидит нечто удивительно
прекрасное по природе, то самое, Сократ, ради чего и были предприняты все
предшествующие труды, — нечто, во-первых, вечное, то есть не знающее ни
рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения, а во-вторых, не в чем-то
прекрасное, а в чем-то безобразное, не когда-то, где-то, для кого-то и
сравнительно с чем-то прекрасное, а в другое время, в другом месте, для
другого и сравнительно с другим безобразное. Прекрасное это предстанет ему
не в виде какого-то лица, рук или иной части тела, не в виде какой-то речи
или знания, не в чем-то другом, будь то животное, Земля, небо или еще
что-нибудь, а само по себе, всегда в самом себе единообразное; все же другие
разновидности прекрасного причастны к нему таким образом, что они возникают
и гибнут, а его не становится ни больше ни меньше, и никаких воздействий оно
не испытывает. И тот, кто благодаря правильной любви к юношам поднялся над
отдельными разновидностями прекрасного и начал постигать самое прекрасное,
тот, пожалуй, почти у цели.