— Вообще-то, тут целая куча народу.
Мы еще минут пятнадцать тут побегаем, а потом выроем тоннель, а если это не сработает, придется кого-нибудь съесть.
— Слава богу, Кэллум идет! Хоть будет с кем поговорить. Поторопись, ладно?
— Уже иду. Пока, дорогая! — Он нажал клавишу «Отбой» и обернулся к Эмме: — Ну как, пьяный у меня был голос?
— Ни капельки, — ответила она.
— Надо выбираться отсюда.
— Ничего против не имею. — Она безнадежно огляделась по сторонам. — Надо было оставить след из хлебных крошек.
Тут же, точно в ответ на ее замечание, раздалось гудение, затем щелчок, и все лампочки, освещавшие лабиринт, погасли одна за другой. Эмма и Декстер погрузились в темноту.
— Очень кстати, — проговорил Декстер. Несколько секунд они стояли неподвижно, пока глаза привыкали к темноте. Где-то вдалеке музыканты играли мелодию песни «It's Raining Men»[31], и они прислушались к глухим звукам, пытаясь определить свое местонахождение.
— Надо выбираться, — сказала Эмма. — Пока не пошел дождь. Из мужчин.
— Полностью согласен.
— Есть такая подсказка, — продолжала она. — Насколько я помню, надо положить левую руку на стену и, не убирая ее, идти вперед — рано или поздно выйдешь.
— Давай так и сделаем! — Он разлил по бокалам остатки шампанского и поставил пустую бутылку на землю. Эмма сняла туфли, коснулась кустарника кончиками пальцев, и они не очень решительно двинулись по темному коридору из листьев.
— Так ты придешь? На мою свадьбу.
— Конечно, приду. Правда, не могу обещать, что все не испорчу.
«Он должен был жениться на мне»! Оба улыбнулись в темноте, пройдя еще немного вперед.
— Вообще-то, у меня к тебе просьба.
— Только не проси меня становиться другом жениха, Декс.
— Нет, не это. Просто я давно уже пытаюсь написать речь, и хотел спросить — ты мне не поможешь?
— Нет! — со смехом сказала Эмма.
— Почему?
— Потому что, если я напишу речь, она не будет такой эмоциональной, как надо. Просто честно напиши о том, что чувствуешь.
— Не самая удачная мысль, по-моему. «Спасибо за всю эту вкусную жратву, и, кстати, я сейчас обделаюсь от страха». — Он всмотрелся в темноту. — Ты уверена, что твой метод работает? По-моему, мы только глубже заходим.
— Доверься мне.
— Да я и не хочу, чтобы ты все написала за меня… так, просто улучшить кое-что…
— Извини, тут я тебе помогать не стану. — Они остановились на пересечении трех дорожек.
— Тут мы уже были.
— Поверь, я знаю, что делаю. Идем дальше.
Они молча продолжили путь. Музыканты теперь играли композицию «1999» Принса под восторженные крики гостей.
— Когда я впервые услышала эту песню, — сказала Эмма, — то подумала: это что-то из области фантастики. Тысяча девятьсот девяносто девятый год. Летающие автомобили, еда в виде таблеток и путешествия на Луну. И вот тысяча девятьсот девяносто девятый год наступил, а я по-прежному вожу потрепанный «фиат». Ничего не изменилось.
— Только вот я стал семейным человеком.
— Семейный человек. Черт, тебе не страшно?
— Бывает. А потом смотрю на болванов, которым как-то удается воспитывать детей. Все время говорю себе: если у Миффи Бьюкенен получилось, неужели это так сложно?
— Знаешь, с младенцем не пустят в бар. Почему-то владельцам баров это не нравится.
Почему-то владельцам баров это не нравится.
— Ничего страшного. Придется полюбить домашние посиделки.
— Но ты счастлив?
— Да… кажется. А ты?
— Счастливее, чем раньше. Вроде как.
— Вроде как. Ну, вроде как не так уж плохо.
— Стоит ли надеяться на большее!
Эмма нащупала выступ, показавшийся знакомым, и поняла, где они находятся. Надо повернуть направо, а потом налево, и они вновь окажутся в розовом саду и попадут на вечеринку; Декстер вернется к своей невесте и друзьям, и у нее уже не будет времени, чтобы с ним поговорить. Почувствовав щемящую тоску, Эмма остановилась и взяла ладони Декстера в свои руки:
— Можно сказать тебе кое-что? Прежде чем мы вернемся на вечеринку?
— Говори.
— Я немного пьяна.
— Я тоже. Ничего.
— Просто… я так скучала по тебе.
— Я тоже по тебе скучал.
— Но мне очень, очень тебя не хватало, Декстер. Мне стольким надо было с тобой поделиться, а тебя рядом не было…
— Я чувствовал то же самое.
— И мне немножко стыдно, что тогда так от тебя убежала.
— Правда? А я тебя не виню. Я и впрямь иногда был немного… противным.
— Немного? Да ты был ужасен.
— Знаю.
— Ты был эгоистом, самовлюбленным и жутким занудой, между прочим…
— Я понял.
— И все равно. Надо было учесть, что ты переживал из-за мамы…
— Меня это не оправдывает.
— Нет, конечно, но это не могло на тебя не повлиять.
— Я все еще храню твое письмо. Замечательное письмо, я очень тебе благодарен.
— И все же надо было не только письмом ограничиться. Ведь друзей не бросают, верно? Я должна была принять удар на себя.
— Я тебя не виню.
— Все равно. — К своему стыду, Эмма поняла, что плачет.
— Эй, эй… что с тобой, Эм?
— Прости, я просто много выпила, и…
— Иди сюда.
Он обнял ее, прислонившись лицом к ее шее, пахнущей шампунем и мокрым шелком, а она уткнулась ему в шею, вдыхая запах его лосьона, пота и алкоголя, запах его костюма. Так они стояли некоторое время, а потом Эмма перевела дыхание и заговорила:
— Я скажу тебе, в чем дело. Понимаешь… когда мы не виделись, я думала о тебе каждый день — не шучу, каждый день о тебе вспоминала.