«Один из самых длительных сроков пребывания в тюремном заключении приписывают Полю Гейделю. 5 сентября 1911 г. 17-летний носильщик одной из нью-йоркских гостиниц по имени Поль Гейдель был осужден за убийство второй степени (по американскому закону — убийство при смягчающих обстоятельствах). Он вышел из исправительного учреждения Фишкилл в г. Бикон, шт. Нью-Йорк, США, лишь 7 мая 1980 г. в возрасте 85 лет, отсидев в тюрьме 68 лет 245 дней.»
М-да, впечатляет. Но, как ни странно, облегчения не появилось. А сука-память подсовывала всё новые и новые факты:
«Самый старый заключенный Билл Уоллес (1881-1989) последние 63 года жизни провел в психиатрической больнице в Арарате, шт. Виктория, Австралия. В декабре 19 г. он убил человека в одном из ресторанов Мельбурна, однако его признали невменяемым и в феврале 1926 г. передали дело в Управление психиатрии. В результате Уоллеса поместили в психиатрическую лечебницу, где он и пребывал вплоть до смерти 17 июля 1989 г., случившейся незадолго до его 108-летия.»
Представив такую прорву времени, почти вдвое превышающую всю мою сознательную жизнь, я поневоле заволновался и стал вспоминать что нибудь более приятное.
Вот, кажись, это больше способствует укреплению духа:
«Бывшая советская гражданка Татьяна Русанова, ныне проживающая в Хайфе, Израиль, в 1943-54 гг. 15 раз совершала побеги из разных сталинских лагерей и после поимки 14 раз приговаривалась к новым срокам заключения».
Что ни говори, а молодец тётка! Но, к сожалению, ни просидеть шесть десятков лет, ни попытаться пятнадцать раз бежать я не сумею. Так как где-то через недельку загнусь от тоски.
Подобные мысли нагнали совсем уж чёрную тоску, и я заснул.
Не знаю, сколько я спал, но проснулся, явственно ощущая чьё-то присутствие. Разлепив веки, покрутил головой и обнаружил… «господина Аббата». Бог ты мой. Никогда я не радовался ему так, как сейчас. Да и вряд ли стану радоваться когда нибудь ещё. И его дурацкая улыбка согревала лучше солнечных лучей, которых здесь отродясь не было. Не понимаю, чем она мне не нравилась? Вполне нормальная улыбка.
— Как вы меня нашли. Вы следили за мной?
— Всё гораздо проще, Юрий. И, одновременно, гораздо сложнее.
Но, в теперешнем состоянии я готов взяться разгадывать теорему Ферма. И, ей Богу, с ходу выдал бы пяток решений! И все они были бы правильными!
— Пойдёмте скорей отсюда!
В голосе моём звучало нетерпение, а руки, помимо воли, дрожали.
Но, вместо этого, он уселся, скрестив ноги и, глядя в даль неторопливо начал…
От того, что он мне рассказал, волосы вставали дыбом…
Должно быть, вид у меня был совсем глупый, так как «Аббат» внезапно сменил тему. И поведал мне старинную Даосскую притчу, призванную, как видно, укрепить мой дух в будущих испытаниях.
«Как-то раз Ле, по прозвищу «Защита Разбойников», стрелял на глазах у учителя, Темнеющего Ока. По праву гордясь своим искусством, он, поставив на предплечье кубок с водой, натянул тетиву до отказа, и принялся целиться. Пустил одну стрелу, за ней другую и третью, пока первая была еще в полете. И все время оставался неподвижным, подобным статуе.
— Это мастерство при стрельбе, но не мастерство без стрельбы, — сказал Темнеющее Око. — А смог бы ты стрелять, если бы взошел со мной на высокую гору и встал на камень, висящий над пропастью глубиной в сотню жэней?
Тут Темнеющее Око взошел на высокую гору, встал на камень, висящий над пропастью глубиной в сотню жэней, отступил назад, до тех пор, пока его ступни до половины не оказались в воздухе, и знаком подозвал Ле, Защиту Разбойников. Но тот лег лицом на землю, обливаясь холодным потом с головы до пят.
— У настоящего человека, — сказал Темнеющее Око, — душевное состояние не меняется, глядит ли он вверх в синее небо, проникает ли вниз к Желтым источникам, странствует ли ко всем восьми полюсам. Тебе же ныне хочется зажмуриться от страха. Опасность в тебе самом»!
Говоря это, «Аббат» смотрел мне в глаза, словно пытаясь увидеть там что-то, о чём мне самому не ведомо. И в чём он сам сильно сомневался.
И тут я почувствовал, что в воздухе явственно запахло жареным. Причём горела не чья нибудь, а именно моя шкура. Наши кандидатуры, естественно, первые в коротком списке добровольцев. К тому же, техникой пришельцев располагаем, и вообще, хорошие мы парни и девушки.
Вслух я, однако, так ничего и не сказал. Да и что говорить-то. Сижу тут, как суслик. Ни «войти» ни «выйти».
Он же, пожевав зачем-то губами, встал на краю обрыва лицом к морю и протянул руку, задав так часто повторяемый мною вопрос:
— Ну что, «пошли»?
Я, подобно персонажу даосской байки, с опаской заглянул за край, а он весело улыбнулся.
— Дерзайте! Или вы только дерзить способны?
21
Вокруг простиралась мгла неопределённого серого цвета. Непроницаемая до такой степени, что, казалось её можно потрогать рукой. Осязаемая в мрачном величии, дышавшем холодом и безнадёжностью. Хотя, холод находился во мне, внутри. Снаружи же мелькали странные тени. Рождённые прихотью моего подсознания, они скользили мимо, пропадая без следа и вновь возникая ниоткуда.
Я растворился, меня больше не было. И, в то же время, я точно знал, что продолжаю существовать. Кем-то и когда-то проклятое сознание не сдавалось, не желая умирать ни в какую. И тянуло за собой бренную оболочку. Нафига? Почему я здесь? Что всем этим уродам от меня надо? От меня, вшивого интеля, который и мухи-то в жизни не обидел? Внезапно я понял, что не знаю, кому адресовал вопрос. Кто же эти таинственные «они»?