— Скажи друг, — настойчиво теребил вагоновожатый мой рукав. — Разве ж это по совести. Я всю жизнь в Империи живу. И батя мой жил, и дед. И прадед.
Я терпеливо слушал перечисление всей родни до пятого колена.
— А они мне: «сменить фамилию не считаем возможным». Ну, скажи мне, ответь. Ну какой я, к чёрту фон Рауф?
— Чем плохо быть Рауфом?
— Дык… Ик… Дык в душе ж я Романофф.
— А чем хорош Романофф?
— Бля буду. — Попытался обнять меня он. — И вправду, ну их всех… Ты… русский человек! И сразу понял душу русского. И немца ик… понял…
— Я не русский, — вздохнул я. — Я полуполяк, полуеврей. У меня мама в девичестве носила фамилию Кацнерманн.
— Все равно, ты русский! — не унимался вагоновожатый — Ты думаешь по-русски, ты понимаешь русскую душу.
— Делов-то. После трёх стаканов.
— …потому что все мужчины двуличные развратники. — Игриво объясняла господину панночка. — Любая женщина это знает. Низменные, примитивные удовольствия — вот всё, что вам надо от женщины. И совершенно никакой утончённости.
Замечательно… Особенно, если учесть, что, мило беседуя с попутчиком, она другой рукой шарила в ширинке бравого полицейского, расплывшегося в улыбке от блаженства.
— …ты ж меня понимаешь, — не отпускал мой рукав вагоновожатый. — Только ты один понял. Русский человек — всегда русский человек. Ну и что, что фон Рауфф. Ты, братуха, самую суть понял!
Мутным взглядом я окинул купе. «Истинно русский» наклонил пустую бутылку над стопками, с недоумением глядя на отсутствие живительной влаги.
«Котик, миленький, ещё сто грамм». — Анекдот с далёкой Родины так и просился на язык. Вместо этого я сходил в своё купе и принёс ещё бутылку «Белого медведя».
— Вот — русский человек! — завопила страждущая душа, и вновь полезла обниматься.
Дальнейшее, к стыду моему я помню смутно. Должно быть, в полном соответствии с марксистско-материалистическим учением, о котором в этом мире никто не слышал, количество перешло в качество. Кажется, бравый полицмейстер сошёл с дистанции, и я занял вакантное место, принявшись слизывать остатки помады с панночкиных губ. И вдруг стало мокро и совершенно нечем дышать.
Не соображая, что делаю, я заработал руками и… вынырнул на поверхность. Вокруг, куда ни глянь, водная гладь. Метрах в четырёх от меня виднелась голова нашей любвеобильной спутницы. Как-то странно посмотрев на меня, она глубоко вздохнула и нырнула. И, как говориться, с концами. Прошло минут пять-семь, прежде чем я осознал весь ужас создавшегося положения.
Я — в чужом коридоре. Вернее — в тупике. И попался, как последний идиот. Это ж надо, быть взятым в плен женщиной. И, надо признать, это профессионал. В невольном восхищении я позволил себе улыбнуться.
Это ж надо, быть взятым в плен женщиной. И, надо признать, это профессионал. В невольном восхищении я позволил себе улыбнуться. Как пацана «сделала». А я-то, наивный, предпринял «меры предосторожности» в виде убойной силы «Белого медведя». Да, судя по всему, ей на это тьфу — и растереть. Да и «убежище» её как нельзя располагало к такого рода мероприятиям.
И, как нельзя кстати, пришо на ум одно из красивейших японских стихотворений, точь в точь подходящее к случаю:
Хотелось двигаться и быть в пути
И ехать в поезде
Поехал
А с поезда сошёл — и некуда идти
Для очистки совести попробовав «перейти» и, убедившись в бесполезности усилий, я принялся крутить головой и обнаружил метрах в двухстах некое подобие острова. Подобием же это было потому, что из воды торчал кусок скалы. Почти отвесные стены вздымались на добрых тридцать метров и не имели никакого намёка на растительность. Но выбора у меня, сами понимаете, не было и я заработал руками.
Добравшись до чёртова утеса, поплыл вдоль стенки, пытаясь оценить свои шансы взобраться наверх. И. обогнув его почти полностью, обнаружил место удобное для подъёма. Сразу стало как-то веселей и, не смотря на мокрую одежду, липнущую к телу, и норовившую зацепиться за малейший выступ скалы и изрядно мешающую, я всё-таки стал карабкаться наверх. А кто бы не полез на моём месте?
Взбирался я долго. Может — час а, может и больше. Если бы знал, как тоскливо просто сидеть и пялиться в бескрайний простор то я, наверное, растянул бы удовольствие часа на три. Или на пять. Ибо как раз здесь наиболее наглядно постиг истину, что счастье не в достижении цели, а в пути к ней. Но, раз уж залез, то не спрыгивать же обратно. И, улёгшись на твёрдые камни уставился в низкое серое небо и принялся ждать.
Должно быть, стервозный характер у дамочки. Вон какой ужас нафантазировала. Истеричка, наверное. Или фанатка какого нибудь «…изма». Всё больше и больше распаляясь, я окончательно и бесповоротно пришёл к выводу, что человеку с нормальной психикой до такого ни в жисть не додуматься.
У неё, наверняка, на совести не один десяток душ бедных и невинных представителей местной знати. И, ежели понырять с аквалангом, то обнаружиться, что дно подле утёса усеяно костями жертв.
Вскоре стало скучно, и я принялся выискивать в памяти что нибудь, когда-либо читанное, более или менее похожее на мой случай. Это ж всем ясно, что ежели знаешь, что кому-то горше, то, вроде как легче становиться.