Дорога заняла восемь дней. Базра, один из крупнейших торговых иранистанских городов, располагалась на востоке страны, почти на самом рубеже с Северной Вендией, но добраться оттуда в державу Ашокана сушей не было никакой возможности. Северными землями Вендии повелевали айодийские цари, враждовавшие с независимыми князьями юга, и отряды их кшатриев, разумеется, не пропустили бы войско Таглура дальше трех полетов стрелы от границы. Потому и пришлось болтаться восемь дней в море: сначала плыли на юг, чтобы удалиться от враждебного побережья, затем на восток, прямиком к Заливу Пальм.
Вендийский полуостров вдавался в океан огромным треугольником с изрезанными берегами; на его обширных землях свободно разместились бы Немедия и Офир с Коринфией впридачу.
Полуостров делился на две части Заливом Пальм, большим овальным эстуарием, отрытым в сторону Вендийского моря. На севере он омывал айодийские берега, на юге к нему примыкали многочисленные малые княжества, населенные темнокожими и темноглазыми дравидийцами. Государство Ашакана располагалось на сравнительно узком перешейке между заливом и простиравшимся с востока Уттарийским морем; страну эту можно было пересечь от одних соленых вод до других за пару дней.
Именно это Конан и намеревался сделать. Из болтовни таглуровых наемников он узнал, что восточные берега княжества Ашакана дики и безлюдны, если не считать жалких деревушек рыбаков и ловцов жемчуга; ну, а там, где рыбаки, есть и лодки. Захватив посудину понадежнее, он мог отправиться в Уттару или Камбую, в сказочные места, где он еще не бывал, и которые, безусловно, нуждались в самом тщетельном осмотре. Быть может, где-то там, в великих горах на границе с Кхитаем, на побережье Лемурийского моря или на самых дальних восточных островах и скрылись остатки рода Гидаллы?
Но его призрачный спутник утверждал, что от Уттары и Камбуи надо двигаться не на восток, а на юг. Будь его воля, Рана Риорда сразу же направился бы туда, но иранистанская флотилия, выйдя на траверс Залива Пальм, свернула к вендийским берегам. Некоторое время дух секиры подбивал Конана захватить корабль и продолжить путешествие на юг. В этой затее не было ничего невозможного, хоть на судне и находилось шесть десятков опытных воинов. С магическим оружием в руках Конан перебил бы весь отряд, но в планы его не входило устраивать кровавую резню среди иранистанцев. Рорта еще не мог учуять с полной определенностью, где лежит новая родина потомков Гидаллы, а значит, что двигаться на юг, что на восток, все едино. К тому же мореходные качества базрийских купеческих барков совсем не устраивали киммерийца; для дальних и опасных странствий он предпочел бы иное судно, быстроходную галеру вроде «Тигрицы» Белит.
Призрак остался недоволен, но молчал, лишь изредка вторгаясь в Конановы сны и рисуя картины грандиозного побоища, которое он жаждал учинить среди Львов Таглура. Конан старался не обращать на духа внимания, однако раз-другой эти миражи сражений горячили его кровь, и он просыпался с воинственным воплем, сжимая древко своей секиры.
— Тебя мучают демоны, господин, — сказала Ния, сидевшая над ним с пальмовой ветвью в руках. — Когда мужчина ест много мяса, пьет вино кувшинами и спит дни и ночи, к нему всегда приходят демоны, распаляющие страсть.
Конан только ухмыльнулся в ответ; его демон был совсем иного рода.
— Но желание можно успокоить, — продолжала юная уттарийка, не без лукавства поглядывая на хозяина. — В трюме, за лошадиными стойлами, есть немного места… там, где хранят сено…
— Принеси-ка мне лучше мяса и вина, — сказал Конан.
— Но демоны, мой господин…
— Когда они меня совсем одолеют, ты об этом узнаешь, клянусь Кромом! А сейчас — мяса и вина! И поживее, принцесса!
Поджав пухлые губки, Ния отправилась за едой. Затем, пока хозяин насыщался, ей пришло в голову утихомирить демонов игрой на ситаре и песнями, которые девушка сочиняла сама. Совсем неплохой способ, подумал Конан, отхлебывая вино и прислушиваясь к ее чистому звонкому голоску. Пела Ния на уттарийском, и он не понимал ни слова, но мелодия была приятной и в самом деле успокаивающей. Когда песня закончилась, Конан велел повторить — на туранском, который он знал отлично. К его изумлению, Ния не смутилась; пристроив ситар на смуглом колене, она вновь тронула струны и запела. Теперь киммериец понимал все.
К чему эта песня тревожит меня?
Чей зов я пытаюсь понять?
То плачет она, то заходится смехом,
Быть может, совсем ее нет,
И лишь над пустыней разносится эхо,
А я — я бреду ему вслед…
Бреду, вспоминая те звуки,
И струн серебристый звон,
Тону средь песков, простираю руки,
Но слышу лишь эха стон…
— Отлично, девочка, — сказал Конан, когда юная певица смолкла.
— Теперь я знаю, чем тебя занять, если ты вновь заведешь разговор о демонах, распаляющих страсти.
Допив вино, он погрузился в дремоту под тихие звуки ситара. В голове его мелькали обрывочные мысли — то о Рана Риорде, заметно помолодевшем после схватки на базрийском майдане, то о награде, обещанной призраком, то о Цветке, Который Распускается в Полнолуние. Конан еще не решил, что с ней делать. Оставить в Вендии, в княжестве славного Ашакана? Взять с собой в Уттару? Но выдержит ли она тяжкий переход по вендийским джунглям и плавание в рыбачьем челне — быть может, без воды, без пищи? Правда, Ния казалась крепкой малышкой, не только приятной на вид, но и выносливой… И голос у нее хорош, прямо перезвон серебряных монет, с ленцой думал Конан. Вот если бы она не спешила так потерять то, что девушки обычно берегут… Или его невольница лишь хочет отблагодарить хозяина за спасение?