— Спешишь поужинать, приятель? Тогда прикуси язык, если не хочешь, чтоб тебя услышали.
— Меня не услышат. Меня можешь слышать только ты. Кровь, кровь! Крр-роовь!
До верха башни осталось две длины копья, и Конан удвоил осторожность. Он карабкался по камням словно барс, запуская скрюченные пальцы-когти в щели меж гранитных плит; его стальной клык висел за спиной — нетерпеливый, жадный, жаждущий. Похоже, близость схватки лишала Рана Риорду разума — если у него было нечто похожее на разум.
Одна длина копья. Судя по голосам, наверху сторожили четверо. Разгоняя сон, они то вступали в перебранку, то вызванивали рукоятями мечей по панцирям нехитрую мелодию походного марша, то принимались хвастаться — кто сколько срубил шемитских голов да завалил шемитских девок. Конана это злило: Белит тоже родилась в Шеме и до того, как сделаться владычицей Черного Берега, побывала в лапах стигийцев. Вдруг солдаты смолкли, и через несколько мгновений он уловил звук откупориваемой фляги и потом — призывное бульканье. Вино! В горле у киммерийца сразу пересохло, перед глазами полыхнул яростный огонь; змеей проскользнув между зубцами парапета, он распустил узел на груди и поднялся, сжимая секиру в руках.
Стражей и в самом деле оказалось четверо. Двое стояли на противоположных сторонах башенной площадки, наблюдая за стенами, еще пара — у самых каменных зубцов.
Эти, отложив копья и щиты, поочередно угощались из фляги — да так и застыли, когда перед ними возник обнаженный гигант с огромным сверкающим топором.
Конан, однако, не медлил. Он даже не стал поднимать секиру — ударил словно копьем. Острие вошло солдату пониже подбородка, угодив в нашлемный ремень; тот лопнул, шлем загрохотал по камням, а следом рухнул и его хозяин. Второй стигиец отбросил флягу и потянулся было к мечу, но Рана Риорда свистнула в прохладном ночном воздухе, и лунный ее полукруг опустился воину меж плечом и шеей. Конан почти не ощутил удара: огромное лезвие рассекло бронзовый панцирь разом и на груди, и на спине, и вышло из левого бока стигийца. Раздался странный звук, словно какой-то большой зверь нетерпеливо и жадно всасывал воду; потом — знакомый клекот:
— Кровь! Крр-ровь! Крр-роовь! Еще!
— Погоди, — сказал Конан и, вырвав флягу из мертвой руки, осушил ее в пять глотков. Вино было холодноватым и кислым, дешевый напиток солдатни, но жажда сразу отступила. Теперь киммериец чувствовал себя гораздо лучше.
Отшвырнув фляжку, он бросился налево, к третьему из стражей, уже выхватившему меч. Последний из солдат, наставив копье, бежал к нему, жутко оскалив зубы и топоча по камням подкованными башмаками. Противник Конана — тот, что с мечом — оказался, видать, из ветеранов; ловко подставив щит под удар, он послал вперед короткий клинок, целя киммерийцу меж ребер, в самое сердце. Мог ли он знать, что щит из прочного железного дерева, обтянутый дубленой кожей, обитый бронзовыми бляхами, был для Рана Риорды куском шелковой ткани, полоскавшейся на ветру? Серебристое лезвие и рассекло его точно ткань, без всяких усилий. Верхний рог стального полумесяца полоснул стигийца по горлу и поперек груди; потом раздался прежний хлюпающий звук — секира высасывала из побежденного влагу жизни. Вырвав ее из мертвого тела, Конан обернулся, готовый отразить удар копья, но последний из стражей, бросив оружие, мчался к лестнице. Мчался без крика, без вопля; похоже, от ужаса перехватило горло.
— Скорее! — проклекотал Рорта. — Скорее! Кидай!
— Сам знаю, — буркнул киммериец.
Секира вырвалась из его рук стальной птицей, и воин упал с перерубленным позвоночником. От ступеней, что вели вниз, в темное чрево башни, его отделяли четыре шага.
Конан огляделся. На просторной башенной площадке валялись трупы, сухие, как мухи, высосанные пауком; над стенами же Файона царило молчание — если не считать далекой переклички часовых. Видать никто из них не услышал шума короткой схватки. Да и понятно: кроме звякнувшего о камни шлема, все противники киммерийца расстались с жизнью на удивление тихо.
Он поднял свою набедренную повязку, скатанную в жгут, и обмотал ее вокруг пояса. Взял еще сумку с припасами, что валялась в углу площадки; больше ничего от мертвых стигийцев он не хотел. То были простые солдаты, и на их телах вряд ли удалось разжиться чем-нибудь ценным.
Пристроив секиру на плече, Конан направился к лестнице.
— Доволен? — он стиснул сильными пальцами древко, точно подавая сигнал своему невидимому призрачному спутнику.
— Мало, — проскрежетал дух, — мало! Помню я, на равнинах Валузии кровь текла рекой, хлестала по оси колесниц. Я убивал и пил, пил и убивал! И сила моя крепла.
— То была солдатская кровь, — возразил Конан. — Много ли в ней проку? Скоро я угощу тебя кровью черного жреца. Вот лакомое блюдо!
Рана Риорда что-то пробормотал и смолк. Они продолжали спускаться в недра гигантской башни, не встречая никого; похоже, это укрепление, выходившее к речному берегу, охраняла лишь четверка часовых, которых киммериец уже прикончил.
Лестница бесконечной спиралью вилась в узком проходе, и Конан с напряжением ждал, что за очередным поворотом откроется выход в какой-нибудь коридор. Но коридора не попадалось, и он решил, что спустится вниз, где наверняка были двери, выйдет во двор и там прикинет, куда мог забиться проклятый змееныш Сета.
Внезапно топор дрогнул у него в руках, и хриплый голос Рорты прошелестел: