— А я думал, что тут властвует раджасса, — сказал Конан.
— Да, властвует, но разве ее дело заботиться о порядке и законах, о податях и наказаниях, о торговле и кораблях, о городских улицах и гавани, и о тысяче других дел? — возразила девочка. — Раджасса только повелевает, устраивает праздники и награждает, а обо все прочем заботится сан-па.
Конан с любопытством уставился на вельможу. Был он стар, с благородным лицом фарфоровой белизны и длинной узкой бородкой, что свешивалась до пояса; у полей его шляпы позванивало два десятка серебряных колокольчиков, у пояса висел веер размером в полтора локтя. Плавные жесты и гладкая речь обличали опытного оратора, а глаза, еще не потерявшие молодого блеска, явно принадлежали человеку любознательному и чуждому высокомерия. Не прекращая говорить, сан-па взглянул на киммерийца, стоявшего шагах в двадцати от террасы, и в зрачках его промелькнуло удивление: вероятно, в Прадешхане мужчину такого роста и телосложения видели не часто.
Ния, порозовев, слушала сановника, и Конан, не желая ее отвлекать, хлопнул ладонью по мешку.
— Эй, Рорта! Ты что, уснул? О чем толкует этот старик?
— О неинтересном, — кратко и непонятно ответил дух.
— Кром! Тебе не интересно, ржавый топор, а я хотел бы послушать. Переводи!
— Состязание у них тут.
— Состязание? На мечах, копьях и секирах? Или стрельбы? Иди бьются врукопашную? Или на конях?
— Ни славы тебе, ни крови мне здесь не заработать, потомок Гидаллы, — прохрипел призрак. — Это тао-ли-ма, состязание быстрых умов и золотых уст, как сказал седобородый. Словом, певцы-поэты будут перетягивать канат перед местной владычицей. Только и дела!
Услыхав, о чем идет речь, Конан потерял всякий интерес и к словам сан-па, и к нему самому. Он собирался двинуться дальше, но тут престарелый сановник, закончив говорить, быстро спустился по лестнице и, призывно размахивая веером, направился прямиком к нему.
— Чи че-ла? — тонким голосом произнес старец. — Уттарани, кхитани, вендани, иранистани, турани?
— Турани, — ответил Конан, и вельможа сразу перешел на туранский. Говорил он чисто и отчетливо, а серебряные колокольцы на шляпе позванивали в такт словам.
— Я вижу, ты из далеких краев, почтенный чужеземец.
— Из очень далеких, — подтвердил киммериец.
— И еще я вижу, что из твоего мешка выглядывает ситар. Мешок же твой весьма велик и увесист.
— У меня там два инструмента, — заметил Конан, — и каждай хорош на свой лад.
— О! Хвала Лакшми, я не ошибся! Ты, видно, отличный музыкант и поэт!
— На одном из своих инструментов я и в самом деле играю неплохо, — подтвердил Конан.
— Тогда ты непременно должен явиться вечером во дворец превосходнейшей нашей раджассы, светоча мира, и доказать свое искусство в состязании с придворным певцом Те Рангом и славным Сапхарой, поэтом из Камбуи.
— Нынче я не в голосе, — сказал Конан. — И утомлен тяготами долгого пути в ваш великолепный город.
— Но победителю в состязании положена награда, сын мой, — вкрадчиво произнес сан-па.
От награды киммериец не отказался бы — в карманах у него гулял ветер. Хмыкнув, он бросил взгляд на резные дворцовые башенки и спросил:
— А велика ли та награда, почтенный? И какова она?
— Разная, сын мой, разная. Одних раджасса оделяет золотом и красными рубинами, богатой одеждой, быстрыми лошадьми или домом с фруктовой рощей, других же… — старец помолчал, затем тонко усмехнулся: — Других же она удостаивает самых сокровенных милостей. Если ищущий их молод и хорош собой… вроде тебя… — он огладил длинную бородку и многозначительно протянул: — Мда… молод и хорош собой… и выглядит львом среди стада коз…
Конан почувствовал, как у бока его зашевелилась Ния, и, скосив глаза, посмотрел на лицо девочки. Похоже, намек на сокровенные милости раджассы ее не осчастливил.
— А скажи, отец мой, — произнес киммериец, — сама раджасса молода? И хороша ли собой? Есть ли там за что бренчать на ситаре?
— О! Нашей Благоухающей Ночной Лилии минуло двадцать весен, и она прекрасна, как нефритовый сосуд с цветком мака и двумя черными тюльпанами. Цветы эти — суть ее алые губы и сияющие глаза, а сосуд… ну, ты понимашь… все остальное.
Интерес Конана возрастал с каждым мгновением. Похоже, тут удалось бы заработать не только камни и звонкую монету, но и кое-что еще! Уже месяц — с тех пор, как был покинут Пунт — он не касался женщины; слишком долгое воздержание для исполина, полного сил молодости.
Запустив в густые волосы пятерню, Конан задумчиво поинтересовался:
— Скажи-ка, отец мой, нет ли в окрестностях вашего славного города дракона? Либо демона? Либо злобного чародея? Либо, на худой конец, заносчивых соседей, которым было бы не худо пустить кровь?
Старец отшатнулся, испуганно замахал веером:
— Что ты, чужеземец! Лакшми и Асура хранят нас от всякого зла! И к чему тебе демоны и драконы?
— Ну, я мог бы попытаться заслужить награду таким путем… сокровенные милости раджассы, я имею в виду…
— Лучше приходи и пой, — сказал сан-па. — Ни драконов, ни демонов у нас нет.
— Ладно, — согласился Конан. — Только петь я могу лишь на своем языке, и моей маленькой рабыне, — тут он подтолкнул вперед Нию, — придется все переводить, и слова, и музыку. К счастью, она уттарийка, и обладает голосом звонким и приятным.