Старик покачал головой и колокольцы на его шляпе мелодично зазвенели.
— Переводить слова — это я понимаю, — вымолвил он. — Но музыку?
— У меня и слова, и музыка — киммерийские, — сообщил Конан. — И то, и другое нуждается в переводе, клянусь Кромом!
— Ну, что ж… В конце концов, главное — не музыка и слова, а мудрость, что содержится в них, — сказап старец, протягивая руку к одному из своих служителей. Тот не медля вложил в ладонь сан-па нечто увесистое, приятно позванивающее. — Приходи вечером во дворец, странник, но до того… — старик оглядел могучую фигуру Конана, облаченного в иранистанские шаровары и потертую кожаную безрукавку, — до того смени одежду и навести цирюльника.
Без этого, боюсь, не видать тебе милостей раджассы, будь ты хоть три раза победителем.
И он сунул Конану тяжелый кошелек. Киммериец с удивлением уставился на старика — в редких местах ему предлагали золото и серебро добровольно, без приставленного к горлу ножа. Наконец, справившись с изумлением, он поклонился.
— Скажи свое почтенное имя, чтобы я знал, кого благодарить, отец мой.
— Меня, ничтожного, зовут Вадрапала Те Ка Хонгай, что значит: Орел, Парящий над Горными Вершинами, — произнес сан-па. — А ты, славный странник? Как прозывают тебя?
— Конан из Киммерии, — ответствовал странник, думая, что для этого седого орла время полетов над горными вершинами давно миновало. Но имя дают человеку один раз и на всю жизнь, так что старый орел все равно остается орлом — даже когда сила его ушла, обратившись в мудрость и доброту.
— Я приду вечером, — сказал Конан и, снова поклонившись, широкими шагами направился к ближайшей улице, что вела на торговую площадь, к цирюльникам и продавцам дорогой одежды. Ния вприпрыжку бежала за ним, и личико ее то хмурилось, то вдруг расцветало улыбкой — смотря потому, думала ли она о сокровенных милостях раджассы, коих мог удостоиться ее хозяин, или же о том, что ей предстоит выступать перед самой владычицей Прадешхана и ее вельможами. Но, говоря по правде, улыбка на лукавой рожице Нии То Камы появлялась чаще, чем грусть и тоска.
***
Великий Кром, одаривший Конана телесной мощью, отвагой, предприимчивостью и мужественной внешностью, повергающей в трепет женские сердца, не даровал ему голос. То есть голос, конечно, у Конана был, но такой, каким пристало отдавать команды на поле брани и поносить врага, а не заливаться трелями в покоях владык, не распевать нежные серенады под тихий звон ситара. Но Конан пел — пел песни пиратов и наемников, ревел их в тавернах и на ристалищах, оглашал грозным рыком палубы разбойничьих галер, выкрикивал вперемешку с руганью на десяти языках. От голоса его гнулись мачты, и боевые кони в ужасе оседали на задние ноги; ну, а если в кабаке было молодое вино, то оно скисало прямо в бочках.
Однако, ступив на кедровые доски лестницы, что вела во дворец прадешханской раджассы, где намечалось соревнование поэтов и певцов, он не был смущен. Он выглядел величественно и грозно — высокий синеглазый исполин в голубом роскошном саранге, расшитом серебряными драконами; какая женщина могла устоять перед ним? Он не сомневался, что ни Те Ранг, придворный певец, ни Сапхара, поэт из Кабуи, не споют лучше него тех песен, коими принято услаждать женщин в темноте спальни.
И потому, шагая по тиковому полу террасы, по сандаловому паркету ближних покоев, по звездчатым плашкам красного дерева, что устилали нижний зал, киммериец был спокоен и уверен в себе. Большой мешок с ситаром и секирой висел за его спиной, волосы были тщательно расчесаны и убраны под шелковую сеточку, и Ния, очаровательная в новом саранге цвета спелого абрикоса, с сияющими глазами следовала за ним по пятам. У лестницы, что вела из нижнего зала наверх, в чертог под куполом центральной дворцовой башни, их ждал почтенный Вадрапала.
Старик с одобрением покосился на Нию, потом оглядел пышный наряд ее господина и произнес:
— Ты пришел сюда в пристойных одеждах, чужестранец.
— Твоими щедротами, отец мой, — поклонился Конан, ощущая приятную тяжесть кошелька, спрятанного в поясе.
— Не стоит вспоминать о таком маленьком одолжении. Мое сердце радуется, что ты пришел сюда в красивом саранге и пришел не один — затем, чтобы поделиться мудростью запада, обогатившись заодно мудростью востока. Это великое счастье, сын мой! Ибо самое драгоценное в нас — душа, а что, кроме умной беседы и состязания мудрых и искусных, может возвеселить ее?
Многие вещи, подумал Конан.
Это великое счастье, сын мой! Ибо самое драгоценное в нас — душа, а что, кроме умной беседы и состязания мудрых и искусных, может возвеселить ее?
Многие вещи, подумал Конан. Вино, девушки и глотка врага под твоим клинком… А также — сокровенные милости раджассы, Благоухающей Ночной Лилии… Но все эти удовольствия вряд ли были доступны старцу Вадрапале, который продолжал свою речь:
— У нас говорят так, сын мой: если ты думаешь, что имеешь близких, ты ошибаешься; если ты думаешь, что владеешь богатством, ты вновь ошибаешься; у тебя есть только твоя душа… Прими же сию мудрость, странник, в дар от меня, и поделись каким-нибудь речением своего народа.