Словно подтверждая эти мысли Нем-Эхатона, хор песнопевцев откликнулся словами Вечного Забвения:
Если ты смертен, рассыпься прахом;
Если ты бессмертен, спи в объятиях вечности;
Если ты дух, развейся по ветру;
Если ты призрак, вернись на Серые Равнины.
Пусть имя твое сотрется из памяти людской,
Пусть боги и демоны забудут о тебе,
И ни свет солнца и луны, ни звездные лучи
Не коснутся больше твоей плоти.
Уйти во тьму, растворись в Вечной Ночи,
Отдай силу свою Владыке Сету,
Отдай ему голос свой и душу свою,
А сам погрузись в забвение.
Уйти во тьму, растворись в Вечной Ночи,
Отдай силу свою Владыке Сету,
Отдай ему голос свой и душу свою,
А сам погрузись в забвение.
Спи в чреве земном, обратившись в камень,
Забудь о прошлом, не думай о будущем,
Спи, пока ночь сменяет день, пока стоит мир;
И когда он рухнет, тоже пребывай в забвении.
В забвении, в забвении, в забвении…
Голоса усталых жрецов замерли, и Нем-Этатон с довольной усмешкой постучал концом посоха о плиту. Все сделано как надо! Крепко, прочно, надежно… Сделано, сковано и закреплено могуществом Сета, Владыки Вечной Ночи! Господином, не терпящим непокорства! Тем, Кто был, есть и пребудет в вечности! И, пока длится вечность, слово Его, чары Его, воля Его останутся нерушимы!
Отбросив посох, Нем-Эхатон, хранитель Птейона, Города Мертвых, простер руки над могильной плитой, шепча последние, самые грозные заклятья.
***
Глубоко, под слоем камня, под гнетом чар, под тяжестью забвения, спала Рана Риорда, Небесная Секира. Когда-то парила она среди звезд, потом корчилась в огне кузнечного горна, стонала под ударами кузнечного молота и, трепеща, приняла в холодную и твердую свою плоть бессмертную душу и вечный зарок. Была та душа не плохой и не хорошей, а единственно верной, и делился для нее мир лишь на хозяев и врагов. Хозяев полагалось защищать, врагов — убивать; в том и было предназначение Рана Риорды.
Но сейчас все это осталось в прошлом. Крепок чародейный сон, и нет поблизости элексира, нет волшебного бальзама, теплого, алого, живительного, который сумел бы разрушить заклятья. Спи в чреве земном, обратившись в камень, забудь о прошлом, не думай о будущем… Рана Риорда спала, но древний дух ее, жестокий и непримиримый, не мог забыть о прошлом, не мог отринуть дар предвидения грядущего. И потому Небесной Секире снились сны.
Прокляты те воды: заросли они чудовищной травой, сквозь которую не пройти судну ни на веслах, ни под парусом. И никто из мореходов, попавших в те сети из стеблей и путы из трав, не вернулся к родным берегам, дабы поведать, какие чудища обитают в гнилом море, в черной воде, в смрадном воздухе. И мы не ведаем о том, но знаем, что такие моря есть, и одно из них лежит к югу от Камбуи и зовется морем
Му. И это все, что нам дозволили рассказать боги, всевидящий Митра и светлый Ормазд.
Откровения и пророчества жрецов из
Храма Огня в Хоарезме
Глава 14. Море Му
Старый Хо, как выяснилось, занимал на «Алом Драконе» должность кормчего — и уцелел в побоище, к счастью для Конана, ибо других таких знатоков морского дела, столь же умудренных плаваниями и грабежами в трех морях, Кхитайском, Лемурийском и Уттарийском, на пиратском судне не было. По давнему кхитайскому обычаю его звали Хо-Третий, ибо в корабельной иерархии он считался третьим — после Предводителя Хо-Первого и старшего абордажной команды Хо-Второго. Но, кроме этих двух главарей, экипаж потерял еще семьдесят шесть человек, и потому три или четыре дня на верхней и на гребной палубах шел передел номеров, сопровождаемый почтительными поклонами и приседаниями, что не мешало соперникам иногда пускать в ход ножи. Однако кулаки Конана и корабельных старшин быстро помогли установить должную субординацию: несколько выбитых зубов, пара свороченных челюстей — и на «Алом Драконе» восторжествовал порядок. Теперь каждый знал свой номер и, следовательно, место в жизни; но капитан, Хо-Первый, дракон драконов Хо-На-Ла, пренебрегал древним обычаем, называя Хо-Второго то кормчим, то старым псом, а Хо-Третьего, Четвертого, Пятого и так далее — либо в соответствии с их служебными обязанностями, либо, по настроению, отрыжкой Нергала, шелудивыми ослами, ублюдками Сета, недоумками, задницами, обезьянами, мочой черного верблюда и шакальим дерьмом.
В миг гнева он поносил их на двунадесяти языках, но — что самое удивительное! — все отлично понимали, что хочет сказать дракон драконов, благоухающий цветок сливы, блистающий плод персикового дерева. А кто не понимал, старался не высовываться и не попадаться на глаза нефритовому светильнику справедливости, памятуя, что у драгоценного яшмового ларца терпение коротко, кулаки тяжелы, а меч долог.
Впрочем, он был к своим людям куда добрей, чем прежний их господин Хо-Первый, имевший неприятную привычку надрезать провинившемуся кожу на животе, запуская туда живую крысу. Крыс же на судне было что блох в псиной шкуре, и отличались они упитанностью, свирепым нравом и основательными размерами.
Упитанность и размеры представителей крысиного племени являлись чрезвычайно важным обстоятельством — во всяком случае, для Конана. В первый же день, когда он потребовал обед, ему были поданы сорок изысканных блюд на маленьких тарелочках, теснившихся на пяти подносах. Изучив их содержимое, киммериец вызвал Хо-повара, упитанного крепыша с узкими щелочками глаз.