Не спуская глаз с Конана, бородач сделал несколько ловких выпадов трезубцем. Казалось, он не старался задеть противника, а лишь удивить и напугать его этой демонстрацией боевых приемов. Трезубец летал в сильных руках, то поворачиваясь к киммерийцу своими отточенными лезвиями, то угрожая обратным концом древка, увенчанным стальным шипом, то вдруг исчезая за спиной бородатого пирата, когда тот быстро перебрасывал оружие из руки в руку.
Конан, опустив меч и оперевшись на топор, с интересом следил за этим представлением, пока яростный голос призрака не прошипел:
— Кончай с ним! Тут не базар, чтобы любоваться жонглерами!
Безусловно, Рана Риорда был прав. Конан воткнул в палубу свой клинок и, выхватив из-за пазухи метательный нож, послал его в горло бородача. Тот всхлипнул, с недоумением выкатил глаза, потом содрогнулся всем телом, выронил трезубец и осел на палубу. Темная его борода окрасилась багровым.
В три шага киммериец очутился рядом с ним и сорвал с шеи побежденного нефритовое ожерелье. Оно, вероятно, служило знаком власти, потому что пираты, побросав оружие, тут же опустились на колени и начали кланяться. Конан довольно кивнул головой. Ему больше не хотелось убивать; он вспомнил, что должен ведь кто-то управляться с веслами и парусом, с якорем и рулем. На большом судне много работы…
Протянув клинок, он хлопнул по плечу одного из пиратов, костлявого и сухого, выглядевшего постарше прочих.
— Как твое имя, верблюжий кал?
— Хо, дракон драконов!
— А твое? — он пнул ногой другого разбойника.
— Хо, владыка гнева!
— Твое? — Конан поворотился к третьему.
— Хо, нефритовый светильник!
Некоторое время Конан взирал на первого Хо, поигрывая секирой, потом грозно оскалился.
— Клянусь Кромом, сейчас на десяток Хо станет меньше, если вы, ублюдки, не назовете мне свои настоящие имена!
Пожилой Хо начал кланяться и приседать.
— Не гневайся, почтенный родитель наш, увенчанный сединой мудрости! Мы все — Хо! Все из одного селения под горой Синь Цзя, и промысел наш наследственный и давний, о яшмовый ларец спра…
Конан прервал его, опустив меч плашмя на тощие ягодицы, обтянутые синей тканью штанов.
— Не гневайся, почтенный родитель наш, увенчанный сединой мудрости! Мы все — Хо! Все из одного селения под горой Синь Цзя, и промысел наш наследственный и давний, о яшмовый ларец спра…
Конан прервал его, опустив меч плашмя на тощие ягодицы, обтянутые синей тканью штанов.
— Почему ты называешь меня родителем? Ты, сын ослицы и облезлого шакала?
— Как же иначе, господин мой? Ты победил Предводителя Хо, и теперь ты — наш старший, наш почтенный отец, источник нефритовых щедрот и скорпионных плетей, солнце ласки и вулкан гнева… Все мы — мягкий воск в твоих руках!
Это Конану понравилось, и он милостиво кивнул.
— Хорошо! Сразу видно, Старый Хо, что ты разбираешься в людях! А теперь скажи, как называется ваш красный сундук и много ли припасов на борту.
— Не наш, твой сундук, князь доблести, — уточнил пожилой Хо, кланяясь. — Зовется же он «Ле Ци-гум Си-са Сянь Цзя» и снаряжен для плавания сроком в две луны… Теперь уже — в три, — поправился он, обозрев гору трупов на кровле носовой надстройки.
«Алый Дракон Горы Сянь Цзя,» — перевел Конан название судна и, удивленно нахмурившись, спросил:
— С драконом все ясно, тощий пес. Но при чем тут гора Сянь Цзя?
— Как же, благороднейший господин! Ведь деревья для этого судна, палубу которого попирают твои яшмовые стопы, срубили именно на горе Сянь Цзя! И назвав его так, мы чтим духа горы, своего хранителя и защитника, посылающего удачу!
— Сегодня он послал ее вам с избытком, — буркнул Конан, в свою очередь покосившись на трупы. — Ну, ладно… Пусть мертвых сочтут и сбросят в море; живых сочтут тоже и сообщат мне, сколько людей осталось на веслах и сколько — в палубной команде.
Старый Хо вновь начал приседать и кланяться.
— Прости, блистающий плод персикового дерева, как твое почтенное имя? И где ты впервые увидел свет дня и насладился прохладой ночи?
Киммерийцу было нечего скрывать.
— Зовут меня Конан, а свет дня я увидел в далеком северном краю, где прохладой ночи наслаждаются только волки, а люди сидят по домам, у жарких очагов.
Хо подпрыгнул и вскинул вверх тощие руки — и вместе с ним подпрыгнули все остальные Хо, испустив дружный вопль:
— Здравствуй десять тысяч лет, господин Хо-На-Ла, Великий Северный Ци-гум! Почтенный родитель наш, смилуйся над своими покорными детьми!
Милостиво кивнув, Конан отправился на корму, где справа от рукоятей рулевых весел стояло ложе, накрытое алым шелковым ковром — несомненно, место пребывания капитана. Он уселся там, поглядывая, как Старый Хо, с тремя-четырьмя уцелевшими главарями, пересчитывает мертвых и живых, а рядовые члены экипажа сваливают трупы за борт. Вскоре пожилой пират уже приседал и кланялся перед киммерийцем, докладывая:
— Павших от твоей нефритовой руки, достойный отец наш — семьдесят восемь. И ста тридцати пяти ты позволил сохранить свои ничтожные жизни.
— Позволил, — кивнул Конан. — И пусть они помнят об этом!
Хо поклонился.
— Где же нашему новому отцу, мудрому и доблестному дракону, благоугодно поискать теперь добычи и пропитания для детей своих?