— Сегодня ты оказалась слишком близко, — мягко заметил он.
— Поверь, я не стремилась к этому.
— Не надо было тебе ходить в этот дом. Лучше позвонила бы в полицию.
— Может, не будем об этом?
— А есть хоть что?нибудь, о чем мы можем говорить, Маура? Или теперь всегда будет только так? Ты перестанешь бывать у меня, не будешь отвечать на мои звонки?
Наконец Маура посмотрела на него.
— Я не становлюсь моложе, Даниэл. Мне сорок один год, единственный мой брак закончился катастрофой, к тому же у меня особый талант заводить безнадежные романы. А я хочу замуж. Хочу быть счастливой. И не могу позволить себе тратить время на отношения, которые ни к чему не ведут.
— Даже если дружба и чувства настоящие?
— Дружба может разрушиться. А сердца — разбиться.
— Да, — со вздохом вымолвил он. — Верно. — Некоторое время они ехали молча. Потом он сказал: — У меня не было намерения разбивать твое сердце.
— А ты его и не разбивал.
— Но я причинил тебе боль. Знаю.
— Мы причинили боль друг другу. Иначе и быть не могло. — И, помолчав, она с горечью прибавила: — Ведь этого требует твой всемогущий Бог, верно?
Маура сказала это, чтобы задеть его, и, судя по тому, что он тут же смолк, она поняла — ее упрек попал в цель. Он не произнес ни слова, даже когда они уже подъехали к ее дому, и когда он свернул на подъездную аллею, и когда заглушил двигатель. Какое?то время он так и сидел молча, потом повернулся к ней.
— Ты права, — сказал он. — Мой Бог требует чертовски много.
И прижал ее к себе.
Ей бы воспротивиться, ей бы оттолкнуть его и выскочить из машины. Но она этого не сделала, потому что слишком долго хотела его объятий, его поцелуев. И всего остального. Это безумие, которое не может обернуться ничем хорошим. Но в этот момент ни здравый смысл, ни Бог — ничто не стояло между ними.
«Не введи нас в искушение».
Но в этот момент ни здравый смысл, ни Бог — ничто не стояло между ними.
«Не введи нас в искушение». Они целовались всю дорогу, пока шли от машины до дверей ее дома. «Избавь нас от лукавого». Напрасные слова, жалкие песчаные замки, противостоящие неумолимым натискам прилива. Они вошли в дом. Свет она не включила, и, пока они стояли в полумраке прихожей, тьма, казалось, усиливала звуки — их прерывистого дыхания и шуршания их одежд. Она сбросила с себя запятнанное кровью пальто, и оно соскользнуло на пол, превратившись в черное пятно. Лишь слабые отблески уличных фонарей, проникавшие через окно, едва?едва освещали коридор. Больше ничто не освещало их грехопадение, и ничьи глаза не следили за тем, как они сворачивают с пути истинного.
Она направилась в спальню. К своей постели.
Уже целый год кружили они в этом танце и с каждым шагом все ближе подходили к этому мгновению. Она знала душу этого человека, а он знал ее душу, но плоть его по?прежнему оставалась чужой, ни разу не тронутой, не испробованной на вкус. Пальцы скользнули по теплой коже, ощупывая изгибы его спины. По новой территории, которую она жаждала исследовать.
И вот соскользнули остатки одеяний — последняя надежда повернуть назад.
— Маура, — шептал он, покрывая жаркими поцелуями ее шею, ее грудь. — Моя Маура.
Его слова звучали тихо, точно молитва, и были обращены не к Господу, а к ней. Она не ощущала вины, заключая его в объятия. Ведь не она давала обет, который они нарушали, и не ее ждали угрызения совести. «Сегодня, Бог, сейчас он мой», — думала Маура, упиваясь своей победой, слыша, как застонал Даниэл, когда она обхватила его ногами, делая ему больно, подгоняя его. «У меня есть то, что ты никогда не сможешь дать ему, Бог. Я отняла его у тебя. Он мой. Давай же, вызывай своих демонов — мне наплевать».
Той ночью и Даниэлу было наплевать.
Когда их тела наконец достигли разрядки, он упал в ее объятия. Они долго лежали молча. Она видела, как мерцают его глаза в отсветах уличных огней, пробивавшихся в окна спальни: взор его был устремлен во тьму. Он не спал — просто думал. Может, сожалел. Через некоторое время тишина показалась ей невыносимой.
— Жалеешь? — наконец спросила она.
— Нет, — прошептал Даниэл. Его пальцы скользнули по руке Мауры.
— Что?то не верится.
— А тебе непременно нужно верить?
— Я хочу, чтобы ты радовался. То, что произошло между нами, вполне естественно. По?человечески. — Она смолкла. И, вздохнув, прибавила: — Но, возможно, это всего лишь слабое оправдание греха.
— Об этом я как раз и не думаю.
— А о чем же ты думаешь?
Он поцеловал ее в лоб, обдав волосы своим теплым дыханием.
— О том, что будет дальше.
— И чего же ты хочешь?
— Я не хочу тебя потерять.
— Не теряй. Выбор за тобой.
— Выбор… — тихо проговорил он. — Это все равно что выбирать между вдохом и выдохом. — Он перевернулся на спину. И некоторое время молчал. — Помнится, однажды, — продолжал он, — я рассказывал тебе, как принял обет.
— Ты сказал, что твоя сестра умирала. От лейкемии.
— Тогда я и заключил эту сделку. Договор с Богом. Он выполнил условие, и Софи осталась жива. Я тоже исполнил наш уговор.
— Тебе же тогда было только четырнадцать. Слишком рано давать обещания на всю жизнь.
— Но я все же пообещал. К тому же, Маура, во имя Господа можно сделать много добра. Я был счастлив этим обещанием.