— Эллина?! — Дарья тщетно пыталась докричаться до нее. — Эй, ты с нами вообще? — Дарья принялась размахивать руками перед носом Эллины.
— Что?.. — Эллина с трудом вынырнула из тягостных сновидений и попыталась оттолкнуть Дарью.
— Хватит в облаках витать, командир фигов! Народ ждет распоряжений! — Дарья сердито сдвинула тонкие брови.
— Не фиг мне глазки строить! — мигом взвилась Эллина и вскочила.
— Со мной эти штуки не пройдут, я тебе не мужик! Вали давай! Сама знаю, что делать надо! — прохрипела она.
— Блин! Ты, дребезжалка тощая, завидуй молча, — огрызнулась Дашка.
— Ща в глаз получишь! Вон пошла! — рявкнула Эллина.
— Так, дамы, спокойно, давайте не будем ругаться! — Петр пытался разрядить обстановку.
— Не надо меня успокаивать, иди эту чувырлу утихомирь, — отбрыкнулась Дарья.
— Сама чувырла! — Глаза Эллины превратились в две узкие щелочки, метавшие искры. — Возомнила о себе невесть что!
— Ишь как разошлась! Причину нашла наехать… как будто никто не знает, чего ты так злишься. Кто виноват, что у Макса вкус хороший?..
Вконец разозленная Эллина бросилась на Дарью с кулаками. Выскользнувший откуда ни возьмись Мошков с трудом удержал ее.
«Тощая, а силища та еще!» — промелькнуло у него в голове.
— Слышь, ты, фифочка, чё на командира хавалку раскрываешь?! — рявкнул он на Дарью.
— Чего?! — Дарья явно не ожидала такого поворота событий.
— Заткнись, тебе говорят! — оскалился Мошков.
— Ты, попрыгунчик, умолкни, а? Пока тебе не досталось…
— Заткнись! — Мошков чувствовал, что Дарья отступает, и начал напирать еще сильнее.
— Да ты вообще на испытательном сроке! Мал еще указывать! — Дашка сдавала позиции.
— Топай давай! Вон!
Дарья оглянулась вокруг. Все присутствующие смотрели на нее волком, даже Макс… И она вынуждена была ретироваться.
Мошков глянул на Эллину — в ее глазах стояли слезы. Эта высокая, всегда напряженная и сильная женщина была в шаге от того, чтобы разреветься, подобно пятилетнему ребенку.
— Эй, ты чего? Из-за Дашки, что ли? Да забей ты на нее! Дура она, не видишь, что ли?
Эллина не отвечала. Ее огромные глаза стали еще больше и глубже, а нижняя губа начала предательски подрагивать.
— Блин, ну не умею я с женщинами… Эллина…
Эллина продолжала молча изучать корявые обшарпанные доски пола. Внимательно так изучала. Мошков опустил взгляд на землю, — может, там действительно было что-то интересное?..
— Ладно, я это… пойду… В общем… это… не парься из-за Дашки. Стерва она… и все такое…
Мошков вышел, а Эллина подошла к окну.
Паутина темно-серых, грязных туннелей и пустынных дорог. Вечная полутьма. Вечная война. Серебристо-металлические столбы, равнодушные холодные плиты, груда камней и железобетона. Пустота… Одиночество еще до восхода стояло у дверей… Теперь обнимает за плечи ледяной рукой… Или душит… Тишина, лишь изредка прерываемая железным лязгом… скрежетом, свистом пуль…
Люди. Когда пришли гоблины, они не восстали. Да они и не могли. А многие просто перевоплотились, стали другими… И кое-кто поверил им, этим перевоплотившимся. Поверил в их правду… Серость и боль перестали казаться нелепыми, а уж тем более страшными. Они воспринимали все как должное…
Мы должны… перебороть тьму… пока она не искрошится и не превратится в жалкую тень. И не останется больше ничего, что напоминало бы о ней. Мы должны бороться до конца. Безжалостно. Жалости нет, когда доходишь до отчаяния, когда понимаешь, что нет и не будет другого пути. Только борьба. Уничтожение. Тех, кто не такой, как ты. Если не ты их, то они тебя. Таков закон серого города…
Она вдруг вспомнила, что вчера ей так и не удалось вызвать в памяти лицо того негодяя. Сейчас, утром, Эллина представила его себе совершенно отчетливо.
И это придало ей сил.
«Я буду жить, — подумала она. — Назло тебе. Назло всем. Назло этому миру…»
— Эллина! — Голова Петра показалась в дверном проеме.
— Да! — Эллина подняла глаза. — Выходим!..
7. КОЛОБОК
Не знаю я, как тут у них в Москве, а у нас в Твери лесопарк — это когда лес. Но то, что я увидел, на лес походило примерно так же, как Макс на девственницу с фермы.
Поле, сплошь залитое черной грязью. Кое-где из грязи торчат невысокие обломки обуглившихся деревьев. Вдалеке — километрах в двух — маячит какая-то развалюха с покосившейся крышей. Над ней возвышается шест. На нем — тряпка какая-то серая поникла. Развалюха то ли горелая, то ли просто измазанная той же черной грязью, которой покрыто все поле, до самого горизонта, до серого неба.
Запах стоит — страх! Вонища ужасная, скулы сводит. То тут, то там в черной грязи медленно, лениво вспухают громадные пузыри. Лопаются, и над ними повисает неприятного вида сероватый дымок. Наверное, от этих-то пузырей в основном и воняет так гадостно.
Тоска, короче. И все такое…
И чего теперь? И теперь это нам туда вот идти?!
Не, нормально, да?
Всю жизнь мечтал в дерьме выкупаться! А ведь идти-то долго, за горизонт куда-то. Я по наивности было спросил, не в той ли развалюхе маг живет. Но еще до того, как меня Эллина обругала, понял, что не в той. Это ж надо на всю голову больным быть, чтобы жить в такой вот вонище…