— Такого не может быть. Если твой наставник и обогнал нас, то ненамного. Он еще не добрался до Тегума, господин.
Дженнак сел, скрестив ноги, привычным жестом потер висок; сон покидал его, словно вода, истекающая сквозь крохотную трещину в сосуде.
— Ты прав, Иллар. Я имел в виду, что наставник будет ждать меня в Тегуме. Я его видел.
Брови лазутчика удивленно приподнялись.
— Говорят, — произнес он, — мудрейшие из аххалей способны проницать взглядом в любой из краев Эйпонны и видеть на поверхности вод или на полированном камне всякое место, какое они пожелают. Но как разглядеть то, что еще не случилось?
— В снах, Иллар, в снах…
История с Вианной повторялась; трудно утаить правду от человека, рядом с которым спишь, с коим дважды в день садишься на циновку трапез. Тень истины длинна, и трудно ее не заметить!
Они молча поели и тронулись в путь.
Во время дневных странствий Дженнак предавался размышлениям. Это занятие развлекало его не меньше, чем рассказы Иллара-ро; временами он перебирал в памяти услышанное от охотника и сравнивал с тем, что поведал ему Унгир-Брен и другие жрецы из Храма Записей, временами же, вспоминая Вианну, думал о том, сколь несправедливо устроен мир.
Почему боги забрали ее? Они, милостивые, всегда оставались добры к людям — и даже недостойные, потерявшие сетанну, искупали свои грехи по дороге в Чак Мооль и могли обрести там прощение, отдохновение от тягот земных и исполнение всех желаний. Но Вианна не относилась к их числу; она была цветком наслаждений, светлой искрой, пчелкой, несущей сладкий нектар с лугов любви, и в том заключались ее назначение и жизнь. Такие угодны Арсолану, солнечному богу, Заступнику, и таким благоволят остальные Кино Раа, даже грозный Коатль, владыка Великой Пустоты.
И все же она умерла…
Конечно, Шестеро Великих не желали причинить горе ему, Дженнаку; ведь в Книге Минувшего сказано, что боги явились в Эйпонну, дабы обучить людей ремеслам и искусствам, вложить в сердца их понимание доброго и прекрасного, объяснить, в чем заключается радость жизни… Разве не в любви? Разве не в счастье дарить и принимать дар наслаждения? И разве сами боги не признали эту истину? Разве не одарили они своей любовью смертных женщин в шести Уделах Эйпонны, породив потомков-долгожителей, владык над землями и племенами?
Но тут перед мысленным взором Дженнака вставало мертвое лицо его возлюбленной с капелькой крови на губах, вздымался склон фиратской крепости, усеянный трупами, катился бурый яростный вал всадников на косматых скакунах; сквозь трепетные лесные шорохи он различал воинственный рев горнов, мерный грохот барабанов, звон и лязг оружия, грозные выкрики сражающихся толп. Не только в Вианне заключалось дело; люди, подобные Оротане и Орри Стрелку, истребляли друг друга, а боги взирали на это с тем же равнодушием, с каким прибрежные утесы близ Хайана глядят в океанские воды.
Значило ли это, что боги не всесильны? Что в мире существует власть выше божественной?
Или, быть может, Кино Раа, взрыхлив почву и бросили в нее семена, удалились навеки в Чак Мооль и позабыли, что всякий земледелец должен следить за посевом, поливать и удобрять маис, выпалывать сорняки, чтоб урожай оказался щедрым?
Или, быть может, таков был план Шестерых: посеяв, незаботиться о всходах? Ведь люди — не маис; люди понимают, что есть добро и что есть зло, и они свободны в своих поступках… Возможно, боги знали, что человек сам должен установить мир и справедливость — только сам человек, и никто иной; и потому помощь богов заключалась не в повелениях, а в предостережениях и советах.
Странно, но мысли Дженнака почти не касались причин гибели Вианны. Иногда мгновенным проблеском мелькало недоумение: зачем Орри, таркол одиссарского воинства, пустил в девушку стрелу? Чей приказ он выполнял? Чья воля заставила его натянуть тетиву? И куда метила прянувшая с нее хиртская стрела — в сердце Виа или в сетанну наследника?
Эти вопросы почти не занимали его, ибо, едва всплывая в сознании, они тут же вытеснялись знакомым видением: огромным щекастым челом Фарассы, увенчанным белыми перьями. Инстинктивно он догадывался, что знает ответ, и хотел спрятаться, уйти от него, так как точное знание сулило новое горе. Он не мог убить брата из-за угла, не мог вызвать его на поединок — к тому не было причин, так как не было и доказательств. А если бы были? Лишь для него Вианна стала бесценным ночным цветком, радостью сердца; для прочих же светлорожденных она была лишь наложницей наследника, бабочкой-однодневкой, дочерью вождя ротодайна. А дочерей у Мориссы насчитывалось полтора или два десятка, и он мог одарить ими неоднократно весь род Одисса.
И потому Дженнак гнал мысли о мести. Однако, изгоняя их, помнил: хоть жизнь светлорожденного длинна, но случается в ней разное — такое, что делает эту жизнь короче. Правда, Фарасса уже прожил почти семь десятилетий, но кто знает, удастся ли ему перешагнуть вековой рубеж?
И не ждет ли его участь тайонельца Эйчида и тассита Оротаны? На сей счет боги не посылали Дженнаку никаких видений, и это, в некотором смысле, тоже являлось предзнаменованием. Ахау Одисс благоволит тем, кто не ленится шевелить мозгами! А грозный Коатль дарует победу воину, заранее наточившему свой клинок!