Тоскливый лошадиный вопль смолк, грохот барабанов не возобновился, и теперь ничто не мешало Дженнаку думать и вспоминать. В небесах пылали звезды, торила меж ними свою дорогу луна, а он все сидел и сидел на самом краю обрыва, воскрешая в памяти то, что случилось с ним за последние шесть месяцев.
* * *
Иберы оказались благоразумней метателей дротиков из Лизира: они, конечно, любили подраться, но не желали умирать — тем более объятыми пламенем, как жертвы собственным богам. Когда багровый ливень пронесся над их головами, опалив береговой гранит, тогда их князь, Умбер Уриеский, сообразил, что навестили его вовсе не мстительные соседи и не разбойники с ближних островов, а сыновья самой Мирзах, огненосной богини. Умбер, огромный, тучный и весьма гневливый, был, однако, человеком твердых понятий, и ссориться с теми, кому боги ворожат, не собирался. Наоборот, союз с пришельцами, повелителями огненных струй и острого оружия из серебряного несокрушимого металла, сулил изрядные выгоды — скажем, тем же соседям можно было пустить кровь, не говоря уж о презренных морских разбойниках и прочих недоумках. И потому Умбер не стал обороняться у причалов или прятаться с дружиной в своем хольте, не повел людей с берега в тесные ущелья, чтобы устроить там засаду, а начал делать миролюбивые знаки — лить из рога вино, размахивать пустыми ножнами и показывать оборотную сторону щита.
Дженнак ответил, подняв свой шест с перьями кецаля, а затем с миром сошел на пристань, воткнул древко в уриесскую землю, возблагодарил богов, преподнес и получил дары, разглядел коней — и восхитился, разглядел туземцев — и ужаснулся.
Разумеется, все в руках Шестерых, думал он, но можно ли считать людьми этих странных созданий? Выглядели они крепкими и широкоплечими, были повыше кейтабцев, примерно такого же роста, как одиссарцы, имели две руки, две ноги и одну голову на плечах, но на этом сходство, пожалуй, и кончалось. Кожа их была неприятного бледно-розового оттенка с россыпью желтоватых пятен, носы — красными, глаза — блекло-голубыми, водянистыми; волосы, лохматые или туго заплетенные в косы, были цвета огня, а подбородков и ртов не замечалось вовсе, ибо на месте их пламенела густая и длинная, жуткого вида шерсть — точь-в-точь как лисья! Даже чернокожие демоны Лизира больше походили на нормальных людей, чем это племя! Теперь Дженнаку стало ясно, отчего Та-Кем, нефатец, утверждал, что населяют земли за Длинным морем уродливые чудища, и от вида их даже у демонов Мрака случаются судороги и недержание мочи.
Кейтабцы и одиссарцы были потрясены не меньше своего вождя, и лишь трое участников экспедиции, Чолла, Синтачи и Чоч-Сидри, разглядывали огненновласых с любопытством, превосходившим отвращение. Для Чоллы они являлись тем же, чем морской змей или горбатый верблюд — то есть невидалью и диковинкой; для лекаря Синтачи — весьма забавными тварями, которых полагалось изучить, измерить и если уж не разрезать на кусочки, так хотя бы зарисовать; что касается Чоч-Сидри, то у него, как мнилось Дженнаку, был некий особый интерес. Он посматривал на волосатых варваров, кивая головой и щурясь, будто видел их не в первый раз и будто они оказались в точности такими, какими им и положено быть, — страшней медведей с длинными когтями, что водятся, по слухам, в Мглистых Лесах и Краю Тотемов.
Он посматривал на волосатых варваров, кивая головой и щурясь, будто видел их не в первый раз и будто они оказались в точности такими, какими им и положено быть, — страшней медведей с длинными когтями, что водятся, по слухам, в Мглистых Лесах и Краю Тотемов. Глаза жреца то светлели, отливая нефритовой зеленью, то темнели, превращаясь в шарики агата, и выглядел он таким довольным, словно хитроумный Одисс шептал ему прямо в ухо.
Однако по прошествии месяца вид иберов уже не казался Дженнаку столь отвратительным. Разумеется, не стоило сравнивать их с величественными конями, чей облик ласкал глаз, но выглядели они вполне терпимо. Вскоре выяснилось, что у них имеются подбородки и рты — широченные пасти, куда лили они хмельное вино; что космы, торчавшие на нижней губе и щеках, называются бородой, а то, что свисает под носом, будто два лисьих хвоста, — усами; что дикую эту растительность можно удалить, если воспользоваться острым кинжалом, и тогда лица волосатых выглядят почти по-человечески. «Боги наказали этих ублюдков к нашей пользе, — заметил как-то по сему поводу О’Каймор, — ибо им нужны железные ножи, чтоб отскоблить лишнюю шерсть. И мы их продадим!» «За хорошую цену», — с ухмылкой добавил Ар’Чога.
Цена и в самом деле была хорошей — за стальной нож уриесцы давали равное по весу количество серебра, а в соседних владениях, Аваге, Логрисе, Лагаре, Варве и других, удавалось взять и того больше. Островитяне блаженствовали; чтобы обчистить этих волосатых дикарей, требовалось не оружие, а лишь купеческое искусство! Конечно, кейтабцы были и оставались грабителями, но грабителями разумными, полагавшими, что лучше взять свое торговлей, а не войной.
Одним из самых приятных открытий явилось то, что у девушек Иберы шерсть на лице не росла, и хоть цвет их глаз и волос казался непривычным, предприимчивых оcтровитян это не отпугнуло. Вслед за ними потянулись и одиссарцы. Дженнак не препятствовал им в таких делах, памятуя, что сами боги не должны становиться между мужчиной и его избранницей, но, посещая Умберов хольт, присматривался, кто с кем стелет шелка любви. Вскоре выяснилось — к немалому его удивлению — что кейтабцы, не столь видные, как люди Саона, с легкостью находят себе подруг. Затем он сообразил, что женщины хольта всего лишь соблюдают привычную иерархию, согласно которой мужчины делились на свободных воинов и тех, кто потерял сей статус, кто был захвачен в бою или в набегах на соседние Уделы. Их называли рабами, и занимались они тем, что трудились на земле, ухаживали за лошадьми и делали всю остальную работу, для воинов считавшуюся зазорной. Одиссарцы, рослые и мощные, ходившие всегда с оружием, явно были воинами и пользовались благосклонностью свободных женщин; кейтабцы же спали с невольницами. Был ли тому виной невысокий рост островитян или их постоянные хлопоты на причале, на корабельных палубах и у складов, но уриесцам они представлялись людьми подчиненными, пусть не совсем рабами, но и не теми, чьи руки касаются лишь оружия.