На арене две огромные птицы, распушив хвосты и потряхивая свисавшими с сизых голых шей складками кожи, кружили друг около друга; гребни их наливались кровью, когтистые лапы терзали песок. Фарасса, вновь повернувшись к ристалищу, следил за ними не без интереса. Сейчас оба бойца исполняли ритуальный танец, принимая на свой птичий манер все надлежащие позы киншу: внимания, решения, угрозы, готовности к битве. Выглядело это весьма занимательно.
— Ты, падаль, все так же хорошо владеешь арбалетом? — произнес Фарасса, не поворачиваясь к стрелку.
— Светлорожденный знает, — буркнул тот; подобно большинству кентиога, он был неразговорчив.
— И глаз у тебя острый, как и раньше?
Орри только хмыкнул, поплотнее запахиваясь в свою накидку; видно, на глаза он пожаловаться не мог.
— Ну, тогда для тебя кое-что найдется, — Фарасса облокотился на верхний брус изгороди. — Одно дельце… такое же, как прежние.
Кажется, керравао с оранжевым гребнем решил, что хватит танцев; обряд исполнен, можно выяснять отношения. Распустив крылья и задрав хвост, он прыгнул на пестрого, но тот ловко увернулся, и противник с негодующим курлыканьем пролетел мимо. Пестрый пнул его лапой в бок — не причинив, впрочем, особого вреда — и торжествующе взметнул пунцовый гребень. Сейчас этот мясистый нарост походил на яркий красный цветок из садов сагамора — тот был таким же плотным, большим, с резными краями и фестонами. Редкое растение, подумал Фарасса, припоминая, что доставили его из дебрей Р’Рарды, прямо с берегов Матери Вод.
— Я слышал, ты отправляешься на запад вместе с родичем моим Дженнаком, — произнес он, соизволив скосить глаз на стрелка. — Так вот, приглядывай за ним получше — там, в Фирате…
Орри резко дернул головой. Его хмурое смуглое лицо потемнело еще больше от прилившей к щекам крови, рот нерешительно приоткрылся.
Наконец, стараясь не встречаться взглядом с Фарассой, он выдавил:
— Прости, высокородный! Твой брат… он… Я не могу послать в него стрелу!
Фарасса словно не слышал.
— Будешь приглядывать за Дженнаком, — повторил он, — особенно же за теми, кто его окружает. Кто толчется рядом. Понял?
— Кто толчется рядом… — Пальцы Орри шевельнулись, словно он, огладив шерстяной рукавицей лук, уже натягивал тетиву своего самострела. — Кто толчется рядом… Ну, этих можно.
— Можно? — Фарасса, коснувшись ладонью внезапно побагровевшей щеки, уставился на стрелка. — Ты, пес, сын пса, начал думать… начал разбирать, кого можно, а кого нельзя! — Протянув огромную руку, он стиснул плечо Орри точно клещами. — Значит, тех двух санратов, которым ты вышиб мозги, было можно? И купца, что торговал камнями… и того любопытного жреца… и третьего из вождей ротодайна, поймавшего стрелу прямо в печень? Их было можно? — Брови его сошлись на переносице, словно две грозовые тучи. — А братца Дженнака, выходит, нельзя?
Орри был крупным мужчиной, но Фарасса нависал над ним подобно скале, готовой обрушиться на хрупкую лачугу из пальмовых листьев.
— А братца Дженнака, выходит, нельзя?
Орри был крупным мужчиной, но Фарасса нависал над ним подобно скале, готовой обрушиться на хрупкую лачугу из пальмовых листьев. Кусая губы от боли, стрелок пробормотал:
— Во имя Шестерых, ирт-шочи-та-балам… — Он почтил Фарассу древним титулом, пришедшим из страны майя, — ягуар, увенчанный пышными перьями. — Во имя Шестерых, великий господин! Наследник Дженнак — твой светлорожденный родич… убить его — все равно что убить тебя… или самого ахау…
Фарасса неожиданно успокоился, вспомнив, что с этим Орри Стрелком скоро будет покончено.
— Ты прав, утроба каймана! — рявкнул он. — Простолюдин не должен поднимать руку на человека светлой крови, иначе он будет проклят и отправится к Коатлю дорогой страданий… Мы сами сведем счеты друг с другом! — Он легонько встряхнул стрелка. — Но разве я велел тебе, Орри, убить Дженнака, моего родича? Ну, скажи-ка, тупая башка, я велел тебе сделать это?
— Нет, господин…
— А что я велел? Повтори!
— Приглядывать…
— Вот! За кем особенно?
— За теми, кто будет рядом с ним.
— Хорошо, что ты это запомнил, Орри Стрелок.
Два керравао на арене бились насмерть, яростно мотая окровавленными гребнями. У пестрого был вырван клок перьев из хвоста и повреждено крыло, коричневый заметно припадал на левую лапу. Лодда, размахивая шестом, подбадривал птиц резкими вскриками; лицо его покраснело от возбуждения, накидка из толстой бычьей кожи была отброшена за спину. Вдруг пестрый самец подскочил вверх на два локтя и вцепился когтями в грудь противника. Коричневый успел долбануть его клювом в шею, потом обе разъяренные птицы рухнули на песок.
Фарасса выпустил плечо арбалетчика и метко сплюнул в груду дергавшихся пестрых и бурых перьев.
— Рядом с моим родичем, досточтимым Дженнаком, всегда будет несколько человек, — многозначительно сказал он. — Особо близких! — Фарасса поднял толстый палец. — Вот об одном из них тебе и надо позаботиться. Догадываешься, о ком?
Орри сунул руку под плащ, помассировал мышцы.
— Санрат Квамма?
— Ты глуп, как черепашье яйцо! Зачем мне голова этого санрата? Пусть она достанется пожирателям грязи! Ну, думай, отрыжка Одисса! Кто еще будет с моим почтенным родичем?