Правда, кровь богов почти не сказалась на внешности Виа, а это значило, что век ее будет недолгим. Но сейчас она была прелестна — темноглазая, с маленьким, чуть вздернутым носиком и золотистой кожей, пахнувшей медом и цветами. И губы… Губы были пухлыми, алыми, и Дженнак с восторгом снова приник к ним.
— Ты стонал, — сказала Вианна, не размыкая объятий. — Что тебе снилось, мой любимый? Что-то ужасное?
— Ужасное и не очень, — пробормотал Дженнак. — Но я уже забыл… ты заставила меня забыть, моя пчелка, мой ночной цветок… — Он снова поцеловал ее. Ему не хотелось рассказывать девушке о своих видениях; они относились к числу важных дел и великих таинств, которые стоило обсуждать лишь с жрецами самого высокого ранга.
— Я слышала о подобном, — Вианна поднялась, набросила на шею белоснежный шарф-шилак, скрыв под ним золотисто-розовые чаши упругих маленьких грудей, ловко расправила ткань вокруг талии и стянула ее завязками; расшитые цветными перьями концы одеяния колыхались у ее колен. — Я слышала о подобном, — повторила она, задумчиво поглядывая на Дженнака. — Ты не должен беспокоиться, Джен. Иногда людей светлой крови посещают в юности странные сны, насылаемые Мейтассой, Провидцем Грядущего, но потом это проходит. Проходит, когда костер жизни разгорается ярче, и над пламенем его уже не клубятся загадочные дымы.
— Разумеется, милая, — произнес Дженнак, скрывая усмешку. Виа желала для него лишь самого лучшего, но он вовсе не хотел лишаться своих ночных видений — даже тех, мучительных, когда он горел в огне или висел на кресте подобно койоту, распятому за кражу голубей. Во всем этом была некая тайна, с которой ему предстояло разобраться — конечно, если дар Шестерых не покинет его со временем. Сейчас, когда он едва достиг зрелости, никто не мог сказать чего-либо определенного, даже сам мудрый Унгир-Брен.
Он встал, потянулся, оглядывая свой хоган. Слово это, наследие древности, на языке народа аш-хаши, предков хашинда, означало жилище. Не шатры из шкур, не строение, воздвигнутое из дерева либо камня, и не дворец, а жилище вообще, место, где обитает человек. В зависимости от ситуации под хоганом понимались покой в доме, или весь дом, или усадьба вместе с прилегающими угодьями.
Слово это, наследие древности, на языке народа аш-хаши, предков хашинда, означало жилище. Не шатры из шкур, не строение, воздвигнутое из дерева либо камня, и не дворец, а жилище вообще, место, где обитает человек. В зависимости от ситуации под хоганом понимались покой в доме, или весь дом, или усадьба вместе с прилегающими угодьями. Земледельцы всех Пяти Племен, растившие злаки, птицу и скот, называли свое хозяйство хоганом, а для рыбаков и мореходов хоганом были их лодка, плот или корабль.
Хоган Дженнака, одиссарского наследника, был просторен, полон воздуха и света и выходил прямо в сад, к овальному водоему с прохладной водой. Три стены покоя были убраны коврами из ярких перьев, на которых серебрились зеркала и висели древние керамические маски, раскрашенные в шесть излюбленных богами цветов; четвертая же представляла собой высокую стрельчатую арку, поддерживаемую колоннами из красного дерева и розового дуба. Их нижние и верхние капители были покрыты искусной резьбой, изображавшей початки маиса, сочные гроздья лозы, дара Одисса, и ветви жасмина. Низкое и округлое плетеное ложе стояло посередине просторной комнаты, а в изголовье ложа свивался кольцами бронзовый змей с широко разинутой пастью, из коей, будто поразивший его дротик, торчала мерная свеча. Час был ранний, и ее первое кольцо оплыло только наполовину; жрецы в Храме Записей еше не пропели Утреннее Песнопение.
Слева от ложа стопкой лежали пестрые циновки для трапез и кожаные подушки, которые подкладывали под колени, а справа, у стены, тянулся ряд сундуков, выложенных перламутром и искусно раскрашенных: в сундуках хранились одежды, оружие, утварь и книги, а мозаичные картины на их крышках и боках радовали глаз. Тут были горы Арсоланы, синевшие под белыми завитками облаков, берег моря с пальмовой рощицей вдали, вид на бескрайние плантации коки и табака, дремучий лес Страны Тотемов, голубая лента Отца Вод, извивавшаяся среди зеленых холмов, и даже заснеженный простор Ледяных Земель, где обитают желтокожие плосконосые туванну. Но более всего Дженнаку нравилось разглядывать мозаику с изображением святилища Глас Грома, что было выстроено столетия назад у гигантского водопада в Тайонеле; его жрецам случалось различать в шуме падающих вод пророческие речи Шестерых. Когда-нибудь он отправится туда и спросит… Спросит? О чем? Будет ли счастлив их союз с Вианной? Что значат тревожащие его видения? Станет ли он сагамором, Ахау Юга? Сколько лет жизни отпустил ему неподкупный Мейтасса? И удастся ли Одиссару справиться с нашествиями тасситов, диких всадников на рогатых скакунах, чьи орды неисчислимы, а ярость не ведает границ?
Пожалуй, все эти вопросы, кроме одного, казались сейчас Дженнаку несущественными, неважными и недостойными внимания богов. Он на миг опустил веки, мысленно всмотрелся сквозь бушующую огненную завесу в лица людей, что толпились вокруг приснившегося ему костра, затем усилием памяти вызвал крутобокий корабль, увенчанный громадой белых парусов. Кажется, ничего не забыто… Старый Унгир-Брен будет доволен!