Он сильно потер виски, пытаясь вернуть рассудку ясность. Пусть он кинну, пусть! Но при чем тут смерть Вианны?.. Его поход в Фирату?.. Экспедиция на восток?.. И Чолла? Ведь они говорили о Чолле… да, о Чолле и Вианне… Быть может, все, что случилось с ним, — испытание? Ступени искуса, которые он должен одолеть? Дорога тягот, назначенных кинну?
Взгляд его обрел ясность, мысли успокоились, гул в ушах стих. Он посмотрел на Унгир-Брена, на старого своего учителя, не обучившего его столь многому; лицо аххаля смутным белым пятном маячило в полутьме. Дженнак выпрямился, протянул к нему руки жестом мольбы и глухо произнес:
— Кинну… Если я — кинну, отец мой, то мне хотелось бы узнать о них побольше.
Дженнак выпрямился, протянул к нему руки жестом мольбы и глухо произнес:
— Кинну… Если я — кинну, отец мой, то мне хотелось бы узнать о них побольше. О них и о том, что назначено мне сейчас и будет назначено вскоре. — Голос его отвердел и сделался резким, словно он не просил, но отдавал приказ своим воинам и мореходам:
— Расскажи! Расскажи мне, старший родич, о кинну!
Унгир-Брен вздохнул и пошевелился, принимая позу решения; теперь ладони его лежали на бедрах, спина была выпрямлена, плечи — развернуты.
— Расскажу… расскажу, сын мой… — Он снова вздохнул и сотворил священный жест. — Воистину, родич, милость богов бывает тяжелее их равнодушия! Но, как говорится, лучше умереть расколотым нефритом, чем жить куском угля… Знай же, что в прежние времена кинну убивали; убивали в молодых годах, чтобы не достиг он слишком большой власти над людьми и, ожесточившись, не сделался для них столь же страшен, как огнедышащая гора в Шочи-ту-ах-чилат. Однако есть способ сохранить жизнь кинну — жестокий способ, нелегкий, но единственный. Ибо спасти кинну от себя самого могут лишь мудрость и терпение; а за мудрость зрелых лет платят страданиями в юности…
Сложив руки на коленях и склонившись вперед, Дженнак слушат, пока алый свет зари не разгорелся над морскими водами.
* * *
За Днем Голубя прошел День Керравао, наступил и кончился День Пчелы. К вечеру прилив поднял суда, и теперь они покачивались посреди бухты — четыре драммара, поджидавшие пятый, «Тофал», застывший у пристани под скалой. А «Тофал» дожидался Дженнака; ждал терпеливо, как верный конь, готовый унести всадника хоть на край света.
Дженнак стоял на мокрой гальке, вытянув руки в прощальном жесте и глядя в небо. Как и положено вождю, он первым ступил на землю Риканны и последним покидал ее, отправляясь в море в удачный день и в должный час; перед ним на востоке маячил призрачный диск луны, а на западе склонялось к горам багряное закатное солнце.
Но сейчас он не думал о предстоящем плавании, о долгой дороге домой, о бурях и ветрах, течениях и штормах; не думал об ожидавшем его «Тофале», о сотнях воинов и мореходов, следивших за ним с высоких палуб. Иные мысли бродили у него в голове; он представлял караван бесконечных лет, лежавших перед ним, словно камни на морском берегу, громоздившихся словно ступени лестницы, уходившей в небеса, — и каждый камень, каждая ступенька были страницей в летописи грядущих встреч и неизбежных утрат. На мгновение сердце его сжалось от ужаса. Он был светлорожденным и знал, что проживет долго, век или полтора, но это время мнилось теперь ничтожным по сравнению с половиной тысячелетия. Что он увидит- там, в будущем? Какие просторы узрит, взбираясь на холм своей жизни? Какие виды, какие картины развернутся перед ним?.. Грядущее было скрыто туманом, но его беспредельность казалась пугающей — и в то же время манящей.
За спиной Дженнака скрипнула галька. Он повернулся.
Зеленые глаза, стрельчатые веера ресниц на золотисто-бледных щеках, пухлые алые губы, слабый запах цветущего жасмина…
Чолла! Все-таки пришла проводить его? Или… Или?..
Она покачала головой, словно отвечая на его невысказанный вопрос.
— Нет, мой господин, нет… Не тревожься!
Он всмотрелся в ее лицо, не отчужденное, как при последней их встрече, но спокойное и чуть грустное; лишь в огромных расширившихся зрачках светились изумрудные огни. Но он знал, что глаза эти сияют не для него. Да и сам он видел сейчас иное: локоны, черные и блестящие, как крыло ворона, взгляд, полный любви и тепла, стройную, будто пальма, шею, и груди, что прекрасней чаш из овальных розовых раковин.
Вианна… Чолла… Вианна…
На миг сердце его сжалось от этой двойной утраты; он горевал о Вианне и горевал о Чолле — даже не о ней самой, но о том, чем она могла бы стать для него и чем не стала. Что ж, подумалось ему, пора привыкать к потерям…
Дочь Че Чантара будто бы прочла его мысли:
— Жаль, что у нас ничего не вышло…
— Жаль, тари. Но жизнь длинна!
— Жизнь длинна, — повторила Чолла и, опустив взгляд, добавила: — Жизнь так длинна, что можно соскучиться и затосковать. И если такое произойдет, если я позову, ты приплывешь ко мне?
— Возможно, тари, возможно… Все в руках Шестерых!
— Да пребудет с тобой их милость.
Сотворив священный знак, она махнула рукой и повернулась.
Десять долгих вздохов Дженнак следил, как девушка взбирается наверх, по ведущей к хольту каменистой тропинке — туда, где маячила высокая фигура рыжеволосого Ута; потом он пересек скользкие доски пристани, взошел на борт и огляделся. Грхаб и Чоч-Сидри ждали его; ждал Саон со своими воинами, ждал О’Каймор, ждал старый Челери, ждали кейтабские мореходы с длинными шестами в руках. Он кивнул О’Каймору: