Дженнак молча отсалютовал противнику мечом; затем их клинки скрестились, и тонкий визг стали перекрыл грохот сражения, бушевавшего на южном и северном валах. Время словно бы замерло: Квамма и Грхаб застыли в напряженных позах, за спинами их толпились молчаливые одиссарские стрелки, а перед фиратским валом недвижимой стеной протянулись шеренги всадников на косматых скакунах. Они ждали; ждали, когда лезвие их вождя вспорет грудь одиссарского наследника, достанет сердце, пронзит его, исторгнет жизнь и кровь, светлую кровь потомка богов. Ждали, когда для защитников Фираты наступит время собирать черные перья.
Но не тасситский клинок разорвал сплетение судеб, вершившихся здесь, на утоптанной площадке, под ясным утренним небом. Слишком самонадеян был Оротана, слишком полагался на силу свою, мастерство и опыт, приходящий с возрастом; и не было у него в юности учителя-сеннамита, искушенного в боевых хитростях, жестокого и жесткого, как клык ягуара. Дженнак почувствовал это после обмена первыми ударами. Противник его оказался умелым и ловким, однако не столь быстрым, как покойный Эйчид; выпады его запаздывали на десятую долю вздоха, но это ничтожное время открывало перед Оротаной двери в Чак Мооль. Вскоре он догадался, что его ждет. Отражая удары тассита, Дженнак наблюдал, как темнеют его зеленоватые зрачки и западают шеки, как стекает по подбородку струйка крови из прокушенной губы, как виски покрываются каплями пота; затем тяжелый тайонельский меч вонзился в грудь Оротаны, и лицо его помертвело.
Дженнак нанес удар под ключицу; серьезная рана, но не смертельная, как если бы он нацелился двумя ладонями ниже, в сердце. Захрипев, тасситский вождь выронил оружие, откачнулся назад, сделал пару неверных шагов, наткнувшись на вытянутый посох Грхаба, и осел на землю. Глаза его блуждали, кровь толчками выхлестывала из раны, на губах вздувались алые пузырьки — вероятно, острие меча коснудрсь легкого. Но он пока оставался жив, и убивать его не входило в планы Дженнака — во всяком случае, не сразу. Торгуйся, как советуют кейтабцы; а с мертвым какая ж торговля?
Оглядев, южный и северный валы, где шла яростная сеча, молодой наком опустился на колени рядом с побежденным.
— Клянусь милостью Мейтассы! Твой черед собирать черные перья, родич!
— Мой… — прохрипел Оротана, — мой… Я… я ошибся… слишком ты силен… не волк, ягуар… теперь я запомню твое имя… Дженнак Неуязвимый, одиссарский наследник…
— Недолго ты будешь его помнить, родич.
— Столько, сколько мне осталось, — пробормотал Оротана.
Слова хрипели и клокотали в его глотке, и с каждым звуком из раны хлестала кровь.
— Ты можешь купить жизнь, — произнес Дженнак. — Прикажи своими воинам убираться, и я отпущу тебя, клянусь Оримби Мооль и всеми Святыми Книгами! Ты — светлорожденный, и твоя жизнь стоит дороже, чем крохотная крепость на краю степи.
Сам того не сознавая, он повторил слова Грхаба, но в ответ бледные губы тасситского вождя лишь искривились в усмешке.
— Ты хочешь… хочешь лишить меня сетанны? Хочешь, чтобы я… я купил жизнь? Нет! Я не купец, и я не торгуюсь! — Оротана прикрыл мутнеющие глаза и прошептал: — Запомни… запомни, Неуязвимый… Я не последний наком в Очаге Мейтассы… Но о других ты не услышишь… Ты выиграл поединок, но проиграл битву… и вскоре… вскоре… ты отправишься за мной в Великую Пустоту…
Упрямый и гордый, подумал Дженнак, поднимаясь с колен; впрочем, то же самое он мог сказать о самом себе. Его взгляд поднялся к мрачному лицу наставника. Тот отложил свой железный посох, прислонив оружие к частоколу, и теперь в руке сеннамита зловеще поблескивал топор.
— Добей его, Грхаб!
Взметнулась секира; голова, увенчанная белыми перьями, покатилась в пыли, потом замерла; мертвые глаза смотрели вверх, прямо в божественное око Арсолана. Теперь они казались не зелеными, а тускло-серыми, цвета камня и ненастного неба. Аскара потряс своим огромным клинком, и одиссарские воины торжествующе взревели.
— Балам, — довольно сказал Грхаб, обтирая лезвие полой туники. — Ты разделался с ним, балам. И провозился недолго!
— Балам! — Рев стрелков и копейщиков ударил Дженнаку в уши.
— Балам Неуязвимый! Балам Победитель! Ай-ят! Ай-ят! Веди нас, балам!
— Куда? — промелькнуло у Дженнака в голове. Куда?!
Не вкладывая клинки в ножны, он осмотрел свой гарнизон.
Отряды на юге и севере, получив подкрепление, еще сопротивлялись, но поток полуголых тасситских воинов уже хлынул к колодцу и бревенчатым баракам; полусотня бойцов, охранявших восточный вал, спустившись вниз, рубилась с атакующей ордой. Среди них Дженнак с удивлением заметил Орри, таркола-кентиога, и охотника Иллара-ро; первый размахивал топором, второй, забравшись на кровлю, целился из лука. Вианны нигде не было видно, и острая боль на мгновение пронзила Дженнака.
Чем он мог ей помочь? Рядом с ним, у западной изгороди, было четыре десятка солдат, да еще Аскара с Грхабом — ничтожная кучка людей против многотысячного воинства на мохнатых скакунах. Вероятно, эти всадники, выстроившиеся на равнине, услышали ликующий вопль одиссарцев и сообразили, что жизнь их вождя прервалась; ряды их дрогнули, тысячи копыт глухо ударили в землю, и бурый вал покатился вперед, к Фирате и ее полузасыпанным рвам, к изломанному частоколу и политому кровью откосу холма.