Вскоре весть о чудесной певунье разнеслась вдоль побережья, и вожди Авага и Логриса, а за ними и остальные — те, кто не числился в кровниках Уриеса, — прислали гонцов с богатыми дарами, умоляя деву солнца посетить их хольты. К тому времени Чолла уже могла объясниться на иберском и неплохо справлялась с лошадью; а почтение, оказываемое ей, служило залогом безопасности. Да и сама она стремилась повидать как можно больше, движимая не только женским любопытством, но и желанием быть на виду, царить, властвовать, покорять…
И Дженнак с О’Каймором не вынесли ее атаки и сдались. Окончательно сломил их довод о том, что она — арсоланка и, как всякий житель ее Великого Удела, поклялась нести дикарям свет истинного вероучения, а значит, боги защитят ее от всех опасностей и бед. С одной стороны, слова ее казались Дженнаку обычным арсоланским заблуждением, так как Шестеро запрещали обращать в свою веру вооруженной рукой и насильственным путем; с другой, Чолла не собиралась — да и не могла — действовать принуждением. Она лишь пела, и тот, кто желал, мог слушать ее, а мог не слушать; мог преклониться перед Шестерыми либо по-прежнему верить в Одона и огненосную Мирзах.
— Почему бы и нет? — решил Дженнак. Чоч-Сидри утверждает мощь богов Эйпонны убеждением и мудрыми историями из Чилам Баль, Гхаб — своей силой, О’Каймор — искусством торговли, а Чолла — песнями… Кто знает, какой из способов лучше!
И он выделил двадцать воинов под командой Итарры ей в охрану. Весь месяц Покоя, на редкость приветливый и теплый, Чолла провела в странствиях, путешествуя вместе с Цина Очу, своим жрецом, на «Арсолане», чей экипаж занимался торговлей и изучением неведомых пока что берегов.
— Почему бы и нет? — решил Дженнак. Чоч-Сидри утверждает мощь богов Эйпонны убеждением и мудрыми историями из Чилам Баль, Гхаб — своей силой, О’Каймор — искусством торговли, а Чолла — песнями… Кто знает, какой из способов лучше!
И он выделил двадцать воинов под командой Итарры ей в охрану. Весь месяц Покоя, на редкость приветливый и теплый, Чолла провела в странствиях, путешествуя вместе с Цина Очу, своим жрецом, на «Арсолане», чей экипаж занимался торговлей и изучением неведомых пока что берегов. Она побывала в Аваге и Логрисе, у владетелей Гвинеса и Онтлага, в Варве и Лагаре, у вождей Эмсбера и Коя, в Сире и Ти, у князей Архольта и Айрона, и всюду ее принимали с великим почетом, преклоняя колено перед девой солнца и жертвуя рыжих коней, угодных ее божеству. Кое-кто, очарованный видом и голосом жрицы, был даже готов поверить, что солнце не рождается из огненосного чрева Мирзах, но есть Зрачок Бога — великого Бога, дарителя тепла и света, более могущественного, чем Зеан, Мирзах или Одон. Правда, стоило лишь иберам узнать, что бог этот не любит кровопролития, как они тут же склонялись к вере предков, не отказывая при том в почтении Арсолану. Отчего бы не принести жертву и ему — коня или девушку-рабыню? У них было столько богов! Одним больше, одним меньше, какая разница…
В начале месяца Дождя, что следует за месяцем Покоя, отправились Чолла с Цина Очу в Магон, северное владение, небольшое, но богатое серебром; плыть туда «Арсолану» предстояло два дня. За Магоном лежал Лоуран, и вождь его, Ут, являлся костью в горле у многих иберских владык; трудно было сыскать такого, которого бы он не побил в поединке один на один, в конном или пешем сражении, на суше или в прибрежных водах. Хольты иберских властителей стояли обычно на скалах в глубине фиордов, где оборониться легче и морские ветры не столь сильны, но Ут про оборону не думал и ветров не боялся. Он всегда нападал и потому выстроил свой хольт прямо на берегу, на огромном обрывистом утесе, с коего мог обозревать окрестности: не плывет ли добыча морем, не крадется ли горными тропами, не затаилась ли где в ущельях. Отличался он бесшабашностью, удачливостью и щедростью, отчего и воинов у него было много, не на четыре Длинных Дома и не на шесть, а на целых десять.
Рекс, владетель Магона, с грозным соседом старался дружить, ибо тот, разгневавшись, смахнул бы его хольт со скалы одним пинком. Вот и случилось так, что пригласил он Ута к себе на пир и торжество, сообщив, что сладкогласая жрица Мирзах удостоит вскоре Магон своим посещением. Лоуранский вождь слышал, разумеется, и о пришельцах из Страны Заката, и об их чудесных кораблях, бросавших с палуб огненные стрелы, и о волшебном оружии, будто бы откованном из серебра, но рассекающем медный клинок с единого удара, о воинских одеждах, кожаных и костяных, но непроницаемых для стрелы и копья. Слышал он также о зеленоглазой юной женщине с волосами, как небо ночью, о деве дивной красоты, чей голос чаровал богов, а людей — и свободных воинов, и рабского сословия — просто повергал ниц. Слышал-то слышал, но когда увидел…
Эп’Соро, тидам «Арсолана», не собирался задерживаться в Магоне: сгрузил тюки тканей, чаши из раковин и цветного стекла, нагрудные украшения из перьев попугая, корзину с сотней стальных ножей, затем принял на борт серебро в слитках и начал готовиться к отплытию. Он торопился; над морем уже свистали ветры, предвестники парили над самой водой, чуть ли не касаясь пенных гребешков, и все иные признаки говорили о том, что вскоре наступит сезон штормов и бурь, когда плавать у чужого берега весьма опасно. Но Чолла возвращаться не захотела, ибо в Магоне ей понравилось, а внимание двух вождей сразу, Рекса и Ута, льстило — пусть они были волосатыми варварами, зато глядели на нее как на саму богиню Мирзах. Особенно Ут; он буквально пожирал ее пламенными взглядами.
Особенно Ут; он буквально пожирал ее пламенными взглядами.
В результате Эп’Соро отплыл без светлорожденной госпожи, а она, прогостив в Магоне до середины месяца Дождя, отправилась в Уриес сухим путем, на лошадях, сопровождаемая Цина Очу, двадцатью одиссарцами и полусотней воинов и рабов Рекса, коим полагалось вести караван среди живописных гор и заботиться об удобствах. Не прошло, однако, и дня, как в одном из глухих ущелий путники наскочили на засаду — две сотни лоуранских воинов поджидали их, затаившись среди камней. Рабы Рекса разбежались, бойцы его и шесть одиссарцев, не надевших шлемы, пали от стрел, а остальные приняли честную смерть: бились за светлую госпожу, как разъяренные ягуары, защищали ее мечами, секирами и собственными телами, пока каждый не был задавлен грудой врагов, живых и мертвых, и не принял погибель от копья или медного кинжала. И хоть пал в той сече Итарра, хоть придушили в ней безоружного Цина Очу, хоть не смогли одиссарцы отбить и охранить светлорожденную, день тот День Волка месяца Дождя — стал днем их славы. Говорили рабы Рекса, следившие за битвой со скал, что Ут Лоуранский вцепился в бороду, подсчитывая свои потери, ибо четырнадцать одиссарцев положили сотню лучших его людей. Потом он опомнился, набросил на деву солнца шерстяной плащ и посадил ее на огненно-рыжего жеребца. Чоар, по словам рабов, не сопротивлялась; только лицо у нее было холодным и застывшим, как льды на горных вершинах.