— Да, мой повелитель, — охотник почтительно сложил руки перед грудью. — Есть знаки, такие же, как наши. Одни украшают обувь иглами ежей, другие плетут пояса из змеиных шкур, третьи втыкают в волосы перья куропаток — и все они по-разному раскрашивают лицо, тело и оружие. Вот стрела хиртов, цвета охры… — он потянул из колчана стрелу. — Такая же у отанчей, но с черным кольцом посередине древка, и наконечник на ней плоский, не граненый. Себры, те…
Дженнак слушал его и постепенно начинал понимать, что этот охотник-шилукчу, этот неказистый, грязный, прокаленный степным солнцем человек воистину является знато- ком из знатоков. Он говорил на двух десятках тасситских наречий, он знал, где и когда кочуют восточные Кланы, он мог с тысячи шагов отличить дикого быка от прирученного скакуна, он ведал, как степняки вьщельшают шкуры, как плетут циновки, как заквашивают молоко. И он умел прятаться среди травы, в холмах и распадках, на берегах ручьев и редких озер, и даже в полупустыне, где только колючие кактусы тянули к небу свои искривленные ветви. Странно, что такой искусник не сумел счесть тасситских воинов!
Решив поразмыслить о том на досуге, Дженнак сказал:
— Раз у каждого из племен своя одежда и свое оружие, они легко отличат чужака.
Ты обмолвился, Иллар-ро, что перед тоуни выдаешь себя за отанча, а перед отанчами за кодаута… Но всякий, бросив взгляд на твой лук, на твои нож и пояс, на твою обувь, легко разоблачит обман.
На смуглом лице охотника промелькнула лукавая усмешка.
— Люди — разные, мой господин. И даже здесь, в степи, все больше таких, кому нравятся луки отанчей, пояса себров, обувь хиртов, а ножи так и вовсе одиссарские. Тут, — он похлопал по лежавшему рядом плотно набитому мешку, — много всякого добра… стрелы десяти племен, краски, перья, сбруя, украшения… Если я захочу стать отанчем, то стану им, хотя бы в глазах тоуни. — Он снова усмехнулся. — Вот только лук я не меняю. Лук я сделал сам, мой светлый господин, и против него тот, что в руках твоего таркола, простая палка.
Иллар покосился на хиртский лук, небольшой, сильно изогнутый, с волосяной тетивой, и скорчил презрительную гримасу. Похоже, это задело Орри; он хмыкнул, с угрюмым выражением уставился на лазутчика и пробормотал:
— Для шилукчу всякий лук плох.
— Но из этого, почтенный таркол, не попадешь в глаз быку и с пятидесяти шагов! Клянусь мощью Тайонела! — Иллар склонил голову, как подобало при упоминании бога земной тверди. Вероятно, он знает не одни лишь барабанные коды, но и киншу, решил Дженнак.
Рука Орри легла на колчан с оранжевыми и белыми ромбами.
— Койот, раскрасивший шкуру охрой, не превратится в ягуара, — буркнул он, натягивая тетиву. — Лук, плохой для шилукчу, хорош для кентиога.
Свистнула стрела, впилась в один из столбов, что поддерживали сигнальную вышку, и Квамма с Аскарой одобрительно закивали головами. Видно, опытные воины догадывались, куда целил таркол, но Дженнаку сие было неведомо. Поймав его вопрошающий взгляд, Орри пояснил:
— Там сучок… не больше бычьего глаза… и шагов до столба — шестьдесят.
— Отличный выстрел, таркол! Кентиога и впрямь стреляют лучше шилукчу! — Охотник сокрушенно развел руками и поинтересовался: — Неужели ты никогда не промахиваешься?
— Никогда!
Иллар-ро оглядел Орри Стрелка с ног до головы и, почтительно приложив к груди грязную пятерню, произнес:
— Я, в общем-то, тоже.
* * *
Лазутчик не солгал — у западного одиссарского рубежа бродили не только воины хиртов. Вероятно, этот Клан, первым напавший на Фирату, подчинялся некой общей стратегии, заранее разработанной и согласованной, а не слепому порыву жадности или ненависти. Располагай Аскара лишь отрядом своих стрелков, хирты могли бы, пожалуй, ворваться в крепость или настолько ослабить гарнизон, что ему не удалось бы отбить следующую атаку. Подобного не случилось; и, заплатив жизнями трех сотен воинов, хирты выяснили, что оборона Фираты крепка, людей в ее стенах много, но все — легковооруженные, без прочных костяных доспехов, больших щитов и длинных копий с древками из железного дерева, которыми можно остановить скакунов. Разумеется, то, что стало известно вождям хиртов, знал теперь и предводитель всего степного воинства.
Оно затопило прерию в День Ягуара, благоприятствующий битвам, внезапным нападениям, сокрушительным атакам и штурмам крепостей. Дженнак, стоявший со своими санратами на вершине насыпи, с невольным трепетом взирал на лавины всадников, что вздымались над горизонтом, как волны прилива у стен одиссарского дворца; с угрожающей неторопливостью они текли по степи, наползали на Фирату, и перед этой ордой ее валы и частоколы, ее рвы и башни, и вся сила и мужество ее защитников казались ненадежными и жалкими, словно форт был сейчас подобен муравейнику под стопой великана.
На сигнальной вышке тревожно забил, зарокотал барабан, посылая на восток весть о нашествии.
На сигнальной вышке тревожно забил, зарокотал барабан, посылая на восток весть о нашествии. Пожалуй, к вечеру она долетит до Джиллора, но что тот сможет сделать? Хмурить брови да сжимать кулаки в бессилии… Вряд ли он ответит, вряд ли пожелает открыть место, где находятся его войска. Но они, пожалуй, еще не успели перебраться через огромную реку, а это значило, что помощь придет лишь спустя половину месяца. Только через пятнадцать дней! К тому времени Фирата станет грудой земли, камней и обугленных бревен…