Наконец Челери разделался со змеем и начал рассказывать другую историю- как дрался он в море с тремя купеческими судами, то ли атлийскими, то ли ренигскими, взял хорошую добычу и двадцать пять пленников, богатых купцов, обещавших выкуп; как отправился он к себе на Пайэрт (а был он родом с Пайэрта, чем и объяснялась его необычная внешность), но тут грянула такая буря, что руль треснул, а парус унесло вместе с мачтой — и приземлился он, вероятно, где-нибудь по ту сторону Перешейка. Пришлось идти в шторм на веслах, чтоб держать корабль против волны, но вскоре гребцам стало невмоготу и начали они падать один за другим под скамьи от утомления и жажды. Словом, прямая дорога в Чак Мооль! И не такая уж прямая, ибо у каждого на судне имелось столько грехов, что, очищаясь от них, пришлось бы прогуляться и по раскаленным углям, и по болотам с кайманами, и по долинам с кактусом тоаче. И вот тогда…
— Погоди, — прервал рассказчика Дженнак. — Если гребцы твои свалились со скамей, что же ты не посадил на них пленных?
Хищная физиономия Челери скривилась; он будто бы пытался сдержать ухмылку, оскорбительную для светлорожденного вождя. Но хоть и сдержал, на лице его было написано: что ты, сухопутный червь, понимаешь в морских обычаях! Черепаха под седалищем Сеннама — и та знает больше!
— Посадивший на весла пленника подставляет горло под нож убийцы, — объяснил О’Каймор, поглаживая бок.
Повязка уже была снята, и об ожоге напоминало лишь розовое пятно, словно мазок краски на смуглом теле кейтабца. Он встал, потянулся, напомнив видом своим приподнявшуюся на задних лапах жабу, и вытащил из-за пояса бронзовую трубу. Приставил к глазу, оглядел горизонт, медленно поворачиваясь на пятках, и буркнул:
— Собачья моча! Ни земли, ни скалы, ни тучи, ни облака! А ветер ровный… Словно Сеннам дует в корму, а Пан-нар-Са лень почесаться и устроить что-нибудь этакое… — Тидам изобразил руками волны.
— Вот и не гневи их обоих, — сказал Челери. — Мы живы, пока Морской Старец спит, а уж проснется…
На Островах, как было уже известно Дженнаку, Паннар-Са, гигантского осьминога, боялись, ненавидели и почитали не меньше, чем Шестерых. Его именем клялись, проклинали и благословляли; ему приносили жертвы (что было совсем несвойственно учению кинара и даже запрещалось в Чилам Баль); наконец, многие чудесные устройства кейтабцев тоже заставляли вспомнить о древнем морском демоне. К примеру, машины, бросавшие жидкий огонь, или вот эта труба с блестящими выпуклыми стеклами, именуемая Оком Паннар-Са… Ей Дженнак обрадовался бы куда больше, чем браслетам с голубыми жемчужинами и клинку, украшенному бирюзой. Но у дареного попугая не пересчитывают перья в хвосте.
Он протянул руку, и О’Каймор вложил в нее увесистый бронзовый цилиндр. Стоило поглядеть сквозь него, как волны прыгнули прямо к лицу Дженнака; он увидел и резавшие воду акульи плавники, и стремительные серые тела в глубине, и темный веселый глаз морского тапира, крутившегося неподалеку, и разноцветные плетеные шнуры, трепещущие на реях «Сирима», и людей на палубах трех остальных драммаров. Потом он направил трубу вдаль, но тут волшебство ее закончилось: горизонт ближе не стал, а по-прежнему тянулся вокруг мира изумрудно-синим кольцом. Прав О’Каймор — ни земли, ни скалы, ни тучи, ни облака!
Внизу, на балконе Чоллы, мелодично прозвенел серебряный гонг, напоминая, что женское сердце не камень и готово простить обиду. Но Дженнак, поймав насмешливо-вопросительный взгляд тидама, лишь покачал головой. В конце концов, он не керравао на вертеле, чтоб его поворачивали так и этак! Придет, когда захочется самому! Когда придумает, что же делать — бить или любить!
Он усмехнулся, вспомнив вчерашние речи Хомды. Умные слова, хоть и сказаны дикарем! Жаль, что нельзя последовать его совету. Бить Чоллу он не мог, а любить себя она не позволяла.
Лицо О’Каймора приняло озабоченное выражение.
— Так ты не спустишься вниз, господин? — спросил он, явно намекая, что разлад между двумя светлорождеиными вождями ни к чему. Совсем ни к чему! Разлад таил определенные опасности: вдруг один из вождей прикажет нечто, а другой возразит? И кого тогда слушать?
— Спущусь как-нибудь попозже, — ответил Дженнак и прочно уселся на циновку, прикрывавшую ящик с инструментами. Тут О’Каймор сообразил, что с этого места вождя быками не стащишь; раскурил табак, окинул грозным оком рулевых, сигнальщиков и прочих своих подчиненных, но придраться было не к чему. Каждый находился при деле, а дел было всего ничего: править на восток и смотреть туда же.
— Ну, так чего желает милостивый господин? — спросил тидам, со вздохом опускаясь напротив Дженнака. — Еще рассказов? Или вина?
— И того, и другого. Да пусть принесут еды — пекан или соленую рыбу с чесноком. — Дженнак принюхался к Челери, но от навигатора разило уже лишь винными запахами.
— Большая честь разделить с тобой утреннюю трапезу. — О’Каймор с покорным видом хлопнул в ладоши и что-то прошептал подбежавшему сигнальщику. — Да, большая честь, мой вождь! И потому я велел принести особый сосуд, называемый Чашей Ветров, прекрасней которого нет и не было на всей Кайбе.
— Большая честь разделить с тобой утреннюю трапезу. — О’Каймор с покорным видом хлопнул в ладоши и что-то прошептал подбежавшему сигнальщику. — Да, большая честь, мой вождь! И потому я велел принести особый сосуд, называемый Чашей Ветров, прекрасней которого нет и не было на всей Кайбе. Вино в нем кажется вдвое слаще.