— На реальном анализе ситуации, господин подполковник. И мне кажется, что я не единственный человек, которому пришли в голову такие же соображения. Пожалуйста, покажите бумаги Остерману. Если он сочтёт всё, что написал разумным, мы сможем избежать большой беды.
— О какой беде вы толкуете, барон? Есть вещи, о которых мне неизвестно? — уперев в меня пристальный взгляд, заинтересовался Густав Бирон.
Вообще-то полным-полно, но я вряд ли сумею объяснить это подполковнику. Пришлось придать лицу изумлённый вид и не без удивления пояснить:
— Всё, что я знаю, изложено в этой записке. Выводы напрашиваются сами собой.
— Хорошо, — в глубокой задумчивости произнёс Бирон. — Признаюсь, вы правы. Моя точка зрения во многом совпадает с вашей. Хотелось бы донести её до ушей императрицы.
— Буду только рад, — кивнул я.
— В таком случае поступим по всем правилам военной науки: ударим сразу с нескольких направлений. Сегодня вечером я навещу брата и буду иметь с ним долгий и обстоятельный разговор. Вам, фон Гофен, присутствовать на нём необязательно. У нас, как у родственников, найдутся темы, касающиеся только нашей фамилии. Идти к Миниху не имеет смысла. Наши отношения немногим теплее, чем дружба кошки с собакой. А вот предложение насчёт Остермана вполне осуществимо. Не станем откладывать в долгий ящик. Предлагаю навести визит к Андрею Ивановичу. Даже если он по своему обыкновению болен, думаю, нам удастся прорваться в его спальню.
Граф Остерман и в самом деле принял нас в опочивальне. И хоть поговаривали, что болезни его мнимые, а старик-дипломат не более чем искусный притворщик, знавший, когда надо быть немощным, а когда здоровым, я видел, что чувствует себя Андрей Иванович и впрямь неважно. Каждое движение давалось ему с большим трудом. У Остермана были поражены суставы, трудно представить, насколько мучительны приступы этого заболевания.
Его крупная седая голова покоилась на кипе высоких атласных подушек, худое тело было укрыто толстым одеялом. Перед больным на кровати стояла прямоугольная подставка на четырёх причудливо изогнутых ножках, служившая одновременно и обеденным, и письменным столом.
— Здравствуйте, Густав, — приветливо закивал граф. — Очень рад. Проведать пришли?
— Добрый день, Андрей Иванович. И проведать, и обсудить кое-что, — подмигнул Бирон.
Остерман вздохнул, откинулся на подушки. Из-под одеяла выползла тощая старческая рука вся в морщинах и пигментных пятнах, которые резко выделялись на белоснежном постельном белье.
От натопленного камина исходил нестерпимый жар, я чувствовал, как мундир начинает прилипать к моментально вспотевшей спине. Пахло опрелостями, мазями и лекарствами.
— Кто это с вами? — взглянув на меня, спросил вице-канцлер. На русском он говорил изумительно чётко, без намёка на акцент.
— Я привёл вам барона Дитриха фон Гофена, моего адъютанта. Могу рекомендовать его как молодого человека, подающего большие надежды.
— Приятно быть в обществе талантливой молодёжи, — как мне показалось, искренне сказал Остерман. — Как будто скидываешь с плеч три десятка лет, и возвращаешься в те времена, когда был юным, полным сил и надежд.
И прошу прощения, господа, что нахожусь перед вами в столь расхристанном виде. Не хотите чаю или кофе?
— С удовольствием, но как-нибудь в другой раз, — вежливо ответил Бирон. — Дела не терпят промедления. Я хочу обсудить с вами это, — подполковник подал графу мои записи.
К чести вице-канцлера, он не стал ничего спрашивать, а лишь развернул бумагу и принялся читать. На изучение ему хватило двух минут.
— Толково изложено, — похвалил граф, откладывая документ в сторону. — Конечно, не все факторы и резоны учтены, но боюсь мне и самому бы столь подробно не расписать.
— Не наговаривайте на себя, Андрей Иванович, — попросил Бирон.
— Мне по возрасту положено говорить правду, — грустно произнёс Остерман. — Я уже не тот, что был раньше. Болезнь и годы лишили моё тело сил, а мозг прежнего разума, иначе я бы сумел настоять на своём, когда было принято решение начать войну с Турцией. К стыду своему признаюсь, что Миних оказался куда красноречивей. Он обещал её величеству так много, что она, бедняжка, поверила в столь сладкие речи. Говорил, что бросит к её ногам Азов, Крым, Кубань, Кабарду, покорит Белгородскую и Буджакскую орду, Молдавию и Валахию, а совсем скоро водрузит знамёна и штандарты в Константинополе, возродив тем самым новую Византию. Теперь же пишет просьбы об отставке, — усмехнулся Остерман.
— Значит, вы поддержите мой план? — спросил Бирон.
Будь я более честолюбивым, слово 'мой' наверняка бы резануло слух, но сейчас мне всё равно, кто в итоге припишет себе авторство. Лишь бы выгорело. Я незаметно для окружающих сжал кулаки. Остерман — влиятельная фигура. От него и впрямь зависит многое.
— Безусловно. Отныне этот план будет считаться нашим, — расставил точки над 'ё' вице-канцлер.
Что ж, пускай количество имён на титульном листе растёт в какой угодно прогрессии. Я готов уступить все права.
Остерман сразу понял, кто на самом деле готовил этот документ. Вице-канцлер начал осторожно прощупывать мои способности, завёл долгий обстоятельный разговор, большинство вопросов в котором адресовались мне. Трудно судить насколько блестяще я отвечал, но, хочется верить, если и упал в грязь лицом, то не очень глубоко. Остерман остался доволен.