— Долго же вас не было, — в сердцах сказал я, ступая по воде.
Сапоги противно хлюпали, одежда промокла. Я боялся подхватить несвоевременную простуду. Болеть было опасно. Пустяковая инфекция, которую в будущем можно вылечить за пару дней, здесь могла загнать в могилу любого. Капитан, грузный и усатый, встретил нас на палубе.
— Простите за задержку, господа. Пришлось улаживать несколько вопросов, но теперь нас ничего не держит. Ветер наполнит наши паруса, и мы полетим птицей.
— Да вы поэт, уважаемый, — усмехнулся я витиеватости его речи.
— Все моряки, либо пьяницы, либо поэты, а зачастую и то, и другое вместе, — с достоинством ответил капитан. Он внимательно оглядел каждого из нас и прибавил:
— У вас богатырское телосложение, господа. На вашем месте я в Пруссии вёл бы себя ниже травы тише воды. Каюсь, что тогда я не придал должного значения этим словам.
— Господь милосерден, — философски заметил Карл — Вознаградив ростом и силой, он не оставит нас в беде.
— Господь милосерден, — философски заметил Карл — Вознаградив ростом и силой, он не оставит нас в беде. Я протянул капитану задаток. Он не стал пересчитывать деньги.
— Прошу следовать за мной. Больших удобств не обещаю, но это лучшее из того, на что вы могли бы рассчитывать. Капитан привёл нас к потайной каюте, устроенной в трюме.
— Здесь вас никто не найдёт.
— Неужели таможенники сюда не заглядывают? — удивился я.
— Им не позволяют деньги, которые я плачу с завидным постоянством. Капитан распахнул дверь:
— Проходите, не стесняйтесь. Я позабочусь, чтобы утром вам принесли завтрак.
— Спасибо, — поблагодарил я. — Можно нам изредка выходить на палубу?
— Только ночью. Я человек осторожный и хочу оградить себя заранее от возможных неприятностей. Каюта была маленькой и тесной. Мы набились в неё как сельди в бочку.
— Желаю вам приятного путешествия, господа, — сказал капитан напоследок и запер дверь.
Окна или вернее иллюминатора в каюте не имелось. Я зажёг свечку. Дрожащее пламя осветило крохотное помещенье, пропахшее сыростью. К потолку были подвешены несколько гамаков, в углу стояло кожаное ведро, предназначенное для удовлетворения естественных надобностей.
— Зябко тут… Как в могиле, — поёживаясь, заметил Михайлов.
— Не круизный лайнер, конечно, но на первое время сойдёт, — пробормотал я себе под нос и принялся устраиваться в гамаке. — Господи, как я устал. Предлагаю затушить свечку и завалиться спать. Всё равно других развлечений не будет.
— Оно и верно, — согласился Чижиков. — Таперича лишь бы не укачало. Хучь и не по морю плывём, но меня мутит уже при виде одной воды.
— Ну, спаси нас Христос, — перекрестился Михайлов. — Лишь бы эта лоханка не утопла.
Я морской болезнью не страдал, поэтому плавание переносил спокойно, а вот Чижикову приходилось несладко. Он то и дело склонялся над ведром и отказывался от еды. Остальные гренадеры чувствовали себя нормально.
Шхуна плыла ровно, качка почти не ощущалась. Мы слышали мерное убаюкивающее поскрипывание, хлопанье парусов, крики птиц, громкие, подобно пушечному грому, команды капитана и редкие возгласы суетящихся матросов.
Всё что нам оставалось делать — есть или спать, других занятий не было. Темы для разговоров исчерпались, если честно, мы успели устать друг от друга. Чтобы не сидеть в постоянной темноте, я купил у капитана свечей, и мы их нещадно сжигали.
Кормёжка оказалась неважной. Давали селёдку, после которой ужасно хотелось пить, вяленое мясо и чёрствый хлеб. Раз или два принесли мочёных яблок. Я надкусил одно и сморщился. Яблоко было кислым как лимон, хотя Карл поедал их с удовольствием. А вот Чижиков по-прежнему отказывался принимать пищу. Ему было хуже всех. Я почему-то думал, что морская болезнь со временем проходит, но гренадёру не стало лучше до самого конца плавания.
Из каюты выпускали только ночью — чтобы прогуляться по палубе и подышать свежим воздухом. Перед тем как судно пересекло границу с Пруссией, капитан зашёл к нам и предупредил, чтобы мы сидели тихо как мыши.
— Но ведь вы сказали, что у вас всё заплачено и проблем не будет, — заметил я.
— Верно, но никто не застрахован от слишком радетельных или жадных придурков, — хмуро сказал капитан.
Усы его при этих словах обвисли, и я догадался, что дела обстоят отнюдь не так гладко, как расписывали.
Усы его при этих словах обвисли, и я догадался, что дела обстоят отнюдь не так гладко, как расписывали.
Однако всё обошлось. Корабль пришвартовался к причалу, команда бросила якорь, загремели деревянные сходни, по палубе затопали солдатские башмаки, возле дверей в каюту кто-то простужено закашлял и заговорил на немецком. Речь сводилась к одному — некий таможенник считал, что его труд недостаточно хорошо оплачивается.
— Мы так не договаривались, — принялся возражать капитан.
— В таком случае, я арестую судно и весь груз. Даже если ты чист перед законом, я всё равно найду к чему придраться, — заверил невидимый таможенник.
— Но ведь это грабёж, — совсем упал духом капитан.
— Может и грабёж, но у тебя нет выбора.
Невидимый собеседник захохотал, но его смех быстро перешёл в лающий кашель.
— Проклятая погода! Когда-нибудь она меня доконает! Что ты решил?