— Так что же я могу сделать, коли царь гневается!
— Цари уходят и приходят, а мы остаемся.
— Ты никак умыкнуть послушницу хочешь и ищешь моего благоволения?
— Нет, матушка, мне ее от Государя негде спрятать. У вас ей будет спокойнее. О том прошу, чтобы не обижали сироту и помогли чем можно. А дай Бог, ежели вскорости с государем что случится, и будет ему апоплексический удар (табакеркой по голове), то чтобы осталась Алевтина живой и здоровой.
— Ты что такое, юноша, говоришь, какой такой удар у государя?
— Это я так, мне цыганка нагадала, что долго Павел Петрович не процарствует. Так выполните просьбу, матушка? Я в долгу не останусь: и вас вылечу, и денег оставлю, на Алевтинин уход и содержание.
— Вижу я, очень тебе муж послушницы дорог, коли так за его интерес стараешься!
— Дорог до чрезвычайности! И он сам, и сия послушница, хоть она меня и не знает, и дите их будущее.
— Редко в таких младых летах возможно такое самоотверженье лицезреть. Похвально это. А сам-то ты, юноша, не думаешь Господу служить, а не человеческому хозяину?
— Господу и через человека служить можно, как венцу творения. Для благости и очищения, как вы служите, матушка, — замысловато сформулировал я приятный монахине ответ.
Для благости и очищения, как вы служите, матушка, — замысловато сформулировал я приятный монахине ответ.
— Ладно говоришь.
— И еще, матушка, дозвольте принять денег на содержание послушницы три тысячи рублей ассигнациями и столько же для выдачи ей, коли я или муж не сможем встреть ее, когда окончится опала.
— Оставь, приму, — без ломаний согласилась игуменья. — Просьбы твои разумны и не чрезвычайны.
Я отсчитал из «разбойничьей пачки» шесть тысяч.
— Послушницам можно иметь свои деньги?
— Твоей можно, — усмехнулась она.
— Тогда передайте Алевтине этот мешочек с серебром, мало ли какая будет у нее нужда.
— Хорошо, и это исполню.
— И еще одна, чрезвычайная просьба. Дайте нам с послушницей свидание хоть на час. Никто кроме вас о моем мужском поле не ведает и зазору в том не будет.
Монахиня выслушала и отрицательно покачала головой.
— Правда твоя, просьба эта чрезвычайная. И не за себя боюсь, а за саму молодую жену. Кабы кто из моих завистников не донес туда, — она подняла глаза наверх. — Тогда худо твоей Алевтине будет.
В этом был слишком большой резон, чтобы можно было что-нибудь возразить. Однако и оставить Алю в тревоге и неведенье я не мог.
— Может быть, есть какая-нибудь возможность? Представляете, я только успел передать привет от мужа и ничего ей о нем не рассказал. Она с ума сойдет от неизвестности!
— Я могу сама все передать, скажи мне, — резонно предложила игуменья.
— Спасибо, но боюсь, она не поверит. Сами посудите, незнакомый ей человек передает через вас рассказ о муже, вы бы поверили?
— Наверное, нет, — подумав, ответила монахиня. — Однако не знаю, у меня мужа не было.
— Я знаю вашу историю, Александр рассказывал.
— Это он плохо сделал, не должно посторонним знать о том.
Я понял, что совершил бестактность и не нашелся, как поправиться. Вернулся к своей теме:
— А нельзя меня поселить там, где живут послушницы?
— Вы и вправду забыли про свой пол. У нас здесь женский монастырь, а не вертеп.
— Простите, мне такое даже в голову не пришло.
— Ладно, у меня есть одна надежная монахиня, она вас сведет в келью к послушнице. Только ты должен дать мне слово, что никак не употребишь во зло мою снисходительность.
— Могу поклясться, — быстро ответил я.
— Клятв не нужно, достаточно слова. Вечером за тобой зайдет сестра Арина, слушайся ее во всем.
Я понял, что аудиенция закончена, но задержался еще на два слова:
— Завтра с утра мы повторим сеанс.
— Хорошо, прощай.
Я поцеловал настоятельнице руку, она меня перекрестила, и я отправился восвояси.
Глава двадцатая
Невдалеке от покоев игуменьи меня ждала вся наша компания, встревоженная таким долгим отсутствием.
— Мы с Аркадием собрались уезжать и ждем вас проститься, — сказал поручик. — Вы не передумали ехать с нами?
— Нет, мы остаемся здесь.
— У меня к вам просьба, Елизавета Федоровна, вы не против, если Иван отвезет нас в батюшкино имение в карете? Так, знаете ли, хочется… — заискивающе спросил Аркадий.
— Вот Иван, с ним и договаривайтесь, при чем здесь я?!
— Отвезу, почему не отвезти, — сказал Иван. — Барышня, можно вас переговорить на два слова.
Я извинился, и мы с ним отошли в сторонку.
— Здесь Алевтина? — сразу же спросил он.
— Да, мы даже виделись, только подходить к ней опасно.
— Почему?
Я рассказал о царском приказе. Дополнил своим комментарием:
— Придется ее пока оставить здесь. Не приведи Господь, поймают, сразу же убьют. Не в Америку же нам бежать. Сначала подготовлю надежное укрытие.
— Дела, — покачал головой солдат. — У меня тоже беда.
— Что еще случилось?
— Помнишь я тебе рассказывал про мальчишку-полковника, из-за которого пришлось мне дезертировать из полка?
— Это тот, что шпицрутенами тебя хотел забить?
— Он.
— И что?
— Только что прибыл в монастырь с семейством, видать, грехи замаливать. Боюсь, если меня узнает, худо будет.
— Вот почему ты согласился мальчишек в имение отвезти!