— Там, поди, даром не дадут, а хорошее платье больших денег стоит! Санкт-Петербург — это не ваша Хасбулатия!
— Да ладно, пошли, там разберемся, — легкомысленно сказал я, не обижаясь на ее столичный снобизм.
Однако особенно далеко уйти у нас не получилось. На Большом проспекте, куда мы свернули, было многолюдно, и странная парочка начала привлекать внимание. Ободранный татарский князек в грязных русских солдатских штанах, с разукрашенной драгоценными камнями восточной саблей на золотой перевязи, вызывал шутки, которые могли плохо для нас кончиться. Пришлось укрыться в первой встреченной немецкой мануфактурной лавке.
Заведение оказалось не для бедных, и хотя покупателей кроме нас там не было, русский приказчик встретил нас без восторга.
— Куда прешь, олух? — поинтересовался он, загораживая мне вход в торговый зал.
Я поглядел на него снизу вверх со всем высокомерием, на которое только был способен, и приказал:
— Подай-ка, братец, даме кресло!
Приказчик вначале опешил от такой наглости, но покосился на хозяина-немца, спешащего из глубины магазина, переломил законное возмущение и вместо того, чтобы вышвырнуть нас вон, вежливо, но со скрытым сарказмом, пригласил:
— Проходите, ваши сиятельства!
Мы с Марьей Ивановной не стали чиниться и прошли.
— Гутен абенд, — поздоровался я с немцем на его родном языке. — Вы имеете готовое платье?
— Добрый вечер! — ответил немец. — О да, мы имеем все, что вам может заблагорассудиться!
— Зер гут! — порадовал я его следующим выражением на его диалекте, после чего перешел на родной. — Моей фрау нужно новый гардероб.
— Пожалуйте, проходите! Ваша дама будет одета как пуппхен, — засуетился хозяин, игнорируя наш непрезентабельный вид.
— Как куколку ее одевать не нужно, — возразил я. — У фрау фатер генерал, и одеть ее нужно как тохтер генерала.
— О, мой господин, это будет стоить много денег! Если господину будет угодно, то фрау будет одета как дочь оберста, виноват, полковника, это будет стоить меньше денег.
— У фрау фатер генерал, и одеть ее нужно как тохтер генерала.
— О, мой господин, это будет стоить много денег! Если господину будет угодно, то фрау будет одета как дочь оберста, виноват, полковника, это будет стоить меньше денег.
— Пусть будет, так как я сказал, — не удержавшись от понтов, небрежно бросил я, — деньги у нас есть.
— Яволь, мой господин! — вытянулся по-военному хозяин.
Тут же из недр дома была вызвана фрау и потащила растерянную Марью Ивановну в примерочную комнату, а я вальяжно расселся в кресле, в которое не успела сесть моя спутница.
— Мой господин тоже имеет желание поменять свое платье?
— Вы думаете, стоит? — спросил я так, как будто такая мысль просто не приходила мне в голову. — Пожалуй, если у вас найдется что-нибудь подходящее.
Немец пришел в восторг от моей сговорчивости и лично взялся одевать меня. Спешить нам с Марьей Ивановной было некуда, и до темноты мы пробыли в магазине, где нам подгоняли по фигурам подобранную, уже сшитую на кого-то одежду. Когда, наконец, мы из оборванцев превратились во вполне пристойную пару небогатых горожан, настало время расчета. Я уединился на некоторое время вместе со своим сидором, вынул из него нужную сумму в четыреста рублей и легко расчелся с хозяином магазина сторублевыми ассигнациями. Бедный немец, видимо до конца не веривший в мою кредитоспособность, готов был стукнуть себя по лбу, что по-настоящему не раскрутил таких выгодных покупателей.
Подавая мне сорок рублей сдачи, он провожал их таким жалостливым взглядом, что я решил воспользоваться ситуацией и прикупить на эти деньги еще один комплект женской одежды, для своей младшей сестры. Мысль попробовать поменять свою внешность с помощью женского платья появилась тогда, когда я увидел, как, надев новое платье, неузнаваемо переменилась моя спутница.
Поняв, что я хочу, хозяин просиял и принялся навязывать мне целую гору платьев. Однако я быстро его укоротил и потребовал одно скромное платье, летний салоп и головной платок. Марья Ивановна удивленно смотрела, как я прикидываю на себя приобретаемую одежду.
— У тебя, Хасбулат, никак есть сестра? — спросила она при первой возможности, когда мы остались одни.
— Это я для себя, — объяснил я, — переоденусь женщиной, и нас никто не найдет.
— Право! А тебе не зазорно род менять?
— Чего же в этом зазорного?
— Не знаю, только мне сомнительно…
Когда торги, наконец, закончились, хозяин магазина спросил, куда нам прислать покупки. Пришлось соврать, что мы только сегодня приехали и еще не устроились с жильем. Дошлый немец тут же предложил свои рекомендации в «один зер гут пансион», который содержит его земляк-баварец. Мы согласились воспользоваться его протекцией, и расчувствовавшийся владелец магазина пригласил нас отужинать. Это было более чем кстати. Искать ресторацию в такое позднее время было проблематично. Павел Петрович, император и самодержец, для здоровья нации ввел суровый распорядок дня — после десяти часов вечера всем его подданным полагалось ложиться спать.
Оттянувшись с голодухи на жирной свиной колбасе с тушеной капустой, мы распрощались с симпатичной парой предпринимателей. Один из служащих магазина добыл нам крытый экипаж, и мы поехали в меблированные комнаты. Несмотря на пять тысяч фонарей освещавших Санкт-Петербург в 1799 году, улицы были темны и пустынны. Наши номера находились недалеко, на 4-ой линии того же Васильевского острова. Основные застройки линий острова пришлись на царствование Александра I, пока же домов здесь было немного, и они не теснили друг друга в привычной городской сутолоке.
Наемная карета подвезла нас к пансиону херра Липпгарта около девяти часов вечера. До комендантского часа времени оставалось немного, и кучер спешил. Мы выгрузились и остались стоять на улице против входа в номера. Марья Ивановна, утомленная побегом, событиями дня, долгим шопингом и непривычной насыщенностью жизни, находилась в заторможенном состоянии и могла только послушно подчиняться. Оставив ее сторожить вещи, я громко постучал во входную дверь. Через минуту она открылась, и из дома выглянул немчик с круглым лицом и обширной лысиной. Я объяснил ему, чего хочу, и передал записку от владельца магазина.