— Пришел, князь-мирза, не забываешь старуху, — приветливо сказала она, когда я предстал перед ее слабыми очами. — Как сам-то? Гляжу, здоров и станом раздобрел!
— Спасибо, сударыня, вашими молитвами, — ответил я, выставляя на стол припасенное угощение. — Все хорошо, только о девке своей очень скучаю.
— Здорова она, я узнавала. Скоро, даст Бог, свидитесь.
У меня от радости быстрее забилось сердце.
— Неужто узнали?
Старухи хитро подмигнула:
— Чай, не зря в царедворках век прожила.
— И где она? — нетерпеливо спросил я.
— Во Владимирском Всехсвятском монастыре в городе Шуе твоя краля!
— Шуя — это где-то под Москвой? — невольно заторопился я.
— Владимирской губернии уездный город. Да туда пока еще доедешь, а здесь твоими молитвами стол от яств ломится.
По поводу того, что он так уж и ломится, это было явное преувеличение, но и умереть от голода и жажды нам с ней сегодня не грозило.
— Я хочу выпить за вас, Маканья Никитична, за замечательную женщину, красавицу и умницу, которая возвратила меня к жизни, — произнес я с некоторой толикой витиеватости первый тост.
От такого кавказского красноречия, старуха повлажнела глазами и расцеловала меня в обе щеки.
— Утешил, голубь, старуху. Очень сладко такие слова слышать, Бог тебе в помощь, найти свою голубку.
Дальнейшая программа пошла по накатанному сценарию, с единственной разницей, что в этот раз я не остался ночевать во дворце, а своими ногами вернулся на Выборгскую сторону.
Дверь мне отпер заспанный Иван и уставился неузнающим взглядом:
— Вам чего нужно? — грубо спросил он, придерживая дверь.
— Общения и женской ласки, — сознался я, проходя мимо него в сени.
— Эка, ты навеселился, — сказал он, узнав меня только по голосу. — А я смотрю, ты да не ты, как бы вроде за день потолстел.
— Искусство портного тому причина, — сообщил я и поинтересовался, — Юлия спит?
— Нет, у окна сидит, тебя дожидается. Уже все глаза выплакала.
Я понял его тонкую иронию, но оценить ее не успел. Присел на лавку и, как был одетым, уснул.
…И снился дивный сон Татьяне! От неудобной позы на жесткой лавке я пробудился ни свет, ни заря. В голове еще шумело, но настроение у меня было отличное. Теперь, наконец, появились перспективы, и можно было не просто отбиваться от обстоятельств, а делать что-то полезное и целенаправленное.
— Нам нужна карета, — сообщил я Ивану, как только его увидел.
Теперь, наконец, появились перспективы, и можно было не просто отбиваться от обстоятельств, а делать что-то полезное и целенаправленное.
— Нам нужна карета, — сообщил я Ивану, как только его увидел.
— Зачем?
— Поедим в Шую, спасть Алю.
— Почему непременно карета?
— Ну, коляска или еще что-нибудь.
— А наша старая тебе не подойдет?
— Конечно, подойдет, только где ее взять?
— Стоит себе не Садовой, чего ей сделается.
— Я думал на ней Антон Иванович уехал.
— Зачем ему коляска, он на своем рыдване раскатывает.
— А лошади?
— И лошади там. Я на днях заходил и за постой расплатился.
— Это супер, значит, мы можем выезжать!
— Мочь-невмочь, нам еще подорожные нужно получить, иначе из города не выехать.
— Вот черт! — вспомнив событие предыдущего утра, воскликнул я. — Меня же полиция разыскивает, поэтому пришлось сюртук ватой подбить,
— Зачем? — не понял Иван.
— Чтобы толще казаться. Они ищут щуплого татарина, а я теперь вроде как упитанный.
Иван скептически хмыкнул.
— А если все-таки задержат?
— Тогда и думать будем, что делать — неопределенно ответил я.
— Тогда будет поздно, — подарил он мне очередную сентенцию. — А с Юлией Давыдовной как ты собираешься поступить? Ты ею нынешней ночью очень интересовался!
Действительно, про эту очередную докуку я позабыл.
— У нее теперь вольная, как-нибудь устроится. Давай я твоей Варваре за постой заплачу, пусть она у нее здесь живет.
— Доброе утро, — сказал сам предмет разговора, неслышно входя в комнату. — Вы обо мне говорили?
— Да, вот Иван волнуется, чем ты будешь заниматься, когда мы уедем.
— А если я вами поеду? Мне в Питере оставаться нельзя, не зря же меня Сильвия Джулиановна на волю отпустила.
— Это из-за генерала Кутасова?
— Не могу я больше жить старой жизнью, — не ответив на вопрос, неожиданно сказала она. — Пора и о душе подумать.
— Понятно, — после долгой паузы подытожил я, — значит, ты хочешь начать новую жизнь.
Ситуация в очередной раз непредвиденно осложнилась. Теперь на меня свалилась еще и морально возрождающаяся личность.
— Может быть, тебе белошвейкой стать? — с надеждой спросил я, — у меня есть знакомый портной, мы с ним договоримся.
— У меня слабое зрение, — ответила она, — я шить не смогу.
— Тогда тебе нужно выйти замуж, — решил я проблему, невольно глядя на ее капот, скрывающий под широкими складками роскошное тело. — Подыщем жениха…
— Я дала Господу обет больше не грешить плотью.
— А… — невольно протянул я, теперь понимая ее непонятную для меня сдержанность. — Ну, тогда я не знаю, что делать. Если только гувернанткой в имение. Ты ведь по-французски хорошо знаешь?
— Да и музыке обучалась, только кто меня в гувернантки возьмет?!
В этом она была права, ни одна нормальная женщина и на выстрел не подпустит ее к мужу.
А пойти воспитательницей детей к вдовцу тоже нельзя, тотчас начнет приставать. Надо сказать, что от Юли и сейчас, после того, что она сказала о своем обете, исходила такая мощная сексуальность, что пробирала меня даже с похмелья.
— Ты твердо решила больше никогда… ну, не быть с мужчинами?