Старик ускакал в дальний угол двора и оттуда звал к себе разбежавшуюся охрану. После выстрела стук в дверь разом прекратился, и в доме наступила тишина. Пользуясь возможностью, я начал поспешно перезаряжать мушкетон. Дело это обычно занимает около минуты. Сначала нужно насыпать в дуло порох и с помощью шомпола, утрамбовать его пыжом. Следом за порохом, шомполом же забить в ствол пули, насыпать на полку порох, взвести курок и только после всего этого можно снова выстрелить. Когда я еще возился с перезарядкой, старик замахал кому-то руками и что-то крикнул. Тут же нападающие вновь начали выбивать дверь.
До хозяина и окруживших его конников от дома было метров семьдесят. Дальность полета пули и убойную силу мушкетона я не знал.
Дальность полета пули и убойную силу мушкетона я не знал. Вообще с таким оружием я столкнулся впервые, но по аналогу с ружьями этого времени, полагал, что пули до них должны долететь. А потому, тщательно прицелившись, выстрелил второй раз.
И опять выстрел оказался успешным, завалился в седле находившийся рядом с помещиком охранник, однако старик опять остался невредимым. Впрочем, сожалеть о неудаче времени у меня не осталось. Затрещала входная дверь, и тут же в три голоса отчаянно закричали женщины. Я бросил на пол разряженный мушкетон, схватил второй и кинулся в сени. И успел как раз вовремя. Сорванная с петель дверь упала внутрь, и там появились люди. Я выстрелил, что называется, от бедра, не целясь, просто в нужном направлении. Заряд был таким мощным, что мушкетон вырвала из рук отдача, и он отлетел куда-то назад. Я сразу же вытащил из-за пояса пистолет. Но стрелять оказалось не в кого. В дверном проеме больше никого не было.
Зал наполнился пороховым дымом. Отчаянно кричали женщины. Я бросился к окну. Увы, победой пока и не пахло. В сторону дома неслась вся кавалькада, а у нас отсталость всего два пистолетных заряда!
— Вниз, в подполье! — закричал я, бросаясь к открытому люку.
Послушалась меня одна Матильда. Нюшка со старухой голосили, и не сдвинулись с места.
— Спускайся, — крикнул я, — прикрою!
Как только француженка исчезла под полом, я бросился следом. В сенях уже кричали нападающие, но в залу пока не лезли, наверное, боялись нарваться на пули. Уже в последнюю секунда, мне пришла в голову спасительная мысль, захлопнуть за собой люк. Это давало нам, как минимум, несколько минут форы.
— Я лезу первым, ты за мной, — сказал я Матильде, поднимая с пола горящую свечу.
— А там есть мыши? — неожиданно, спросила она. — Говорят…
Слышать такое от решительной женщины было смешно, и в другое время я бы посмеялся.
— Какие еще мыши! — закричал я, становясь на четвереньки. — Лезь за мной и не отставай!
— Но я очень боюсь мышей! — жалобно сказала она. — Правда, боюсь!
— Ничего там нет, кроме сырости! Милая, быстрее, а то нас перестреляют! — умоляюще сказал я и пополз в неизвестность.
Первые метры тоннеля мне дались легко. Я двигался не коленях, держа в одной руке свечу. За мной тащилась сабля, кинжал с пистолетом втыкались в бока, но сгоряча, я не обращал внимания на неудобства. Сзади пыхтела и шуршала француженка. О мышах она больше не вспоминала.
Метров через пятнадцать, лаз оказался почти доверху засыпан обвалившейся землей. Пришлось ложиться на живот и ползти, елозя телом по мокрому грунту. Я перебрался через завал, но едва не загасил свечу. Преодолев препятствие, я остановился. Матильда медлила, и я ее поторопил:
— Лезь сюда, не бойся, здесь опять свободно.
Она не ответила, и я испугался, что с ней что-то случилось. Позвал, стараясь, чтобы голос звучал уверено:
— Не бойся, я тебе помогу.
— Знаешь что, давай лучше вернемся, — неожиданно попросила она. — Может как-нибудь обойдется…
Я едва не выругался, однако смог сдержаться и «убедительно» объяснил:
— Ничего не обойдется, нас просто убьют на месте. Давай быстрее, скоро начнется погоня!
Действительно, уже недалеко слышались голоса. Похоже, что люк открыли и в подполье спускались преследователи.
— Мне страшно и нечем дышать, — как-то обреченно, пожаловалась Матильда.
— Все равно нам конец, лучше там, на воле, чем здесь в темноте, без воздуха…
Я поднял свечу, чтобы она увидела свет, и взмолился:
— Пожалуйста, ничего не бойся! Раз есть ход, он куда-нибудь выведет!
Она не ответила.
— Ну, где же ты, я тебя жду, — позвал я.
— Не могу! Я возвращаюсь! — сказала она и заплакала. — Пусть будет что будет!
— Милая, ну, пожалуйста, я тебе обещаю, мы выберемся, — торопливо заговорил я. — Потерпи, здесь совсем не страшно!
Она не ответила, и я услышал, что она уже рыдает.
— Эй, вы, лучше вылезайте, а то закопаем живыми! — закричал совсем близко чей-то резкий голос. — Сдохнете, как крысы!
— Все, я возвращаюсь, — отчаянно воскликнула Матильда. — Прости, я не могу, не могу! На меня давит!
Похоже, что от клаустрофобии у нее начиналась истерика. От ощущения собственного бессилия, я едва удержался, чтобы не послать все и всех далеко и надолго. С трудом сдержался от бессмысленной брани и оставался на месте, пока не понял, что Матильда вернулась. Было слышно, как радостно загалдели преследователи. Теперь, когда я остался один, и на меня начали давить осклизлые стены, низкий потолок из сгнивших досок, появилось чувство безнадежности.