— Qu 'est-ce qu 'il a dit? — первый голос спросил у кого-то еще, что сказал русский.
Сомнений что это французы у меня, не осталось. Наши дворяне худо-бедно родной язык понимали.
— Il a dit qu'ils sont ici, — перевел новый участник разговора слова предателя.
Я всунул старику в руки мешающий мне второй мушкетон и приготовился к бою. Французы столпились перед воротами и переговаривались так тихо, что понять слов было невозможно. Стрелять в темноту я не решался, заряд мог пропасть даром, а их у меня было всего два. К тому же понять, сколько нападающих я пока не мог, единственно, в чем был уверен, что их больше трех.
Время шло, напряжение нарастало. Старик начал пятиться, чтобы оказаться у меня за спиной. Я его, задержал и поставил рядом. Наконец французы на что-то решились, и командир приказал начинать «Allez-y!» — он сказал, чуть громче, чем, следовало. Видимо сам боялся предстоящего дела.
По промокшей земле зачавкало сразу несколько ног. Я прицелился в сторону ворот и спустил курок. Сухо щелкнули кремни, и двор озарился короткой вспышкой выстрела, Сосчитать нападавших я не успел, увидел только несколько силуэтов. Разрядив ружье, я тотчас бросил его наземь, выхватил у хозяина второй мушкетон и выстрелил снова, В ответ прогремело несколько пистолетных выстрелов, и на дороге раздались крики.
— Embuscade! Reculez! — закричал командир, предупреждая о засаде и командуя отступление.
В это момент с треском распахнулась дверь избы. Опять раздались два пистолетных выстрела, Стреляли теперь с нашей стороны, но кажется, напрасно. Французы уже оказались в седлах и ускакали. Вслед им ростопчинская охрана сделала еще несколько выстрелов.
— Что случилось? Кто стрелял? — спросил голос Ростопчина.
— На нас напали французы, — ответил я, — и навел их кто-то свой.
— Не может этого быть, — сердито сказал имперский граф, — русский человек не способен на предательство!
Я не стал возражать, поднял с земли брошенный мушкетон и пошел осматривать место сражения.
— Ваше сиятельство, тут лежит человек! — крикнул один из охранников.
— Принесите огня, — приказал Ростопчин.
— Лучше прикажите седлать лошадей, — сказал я, — думаю скоро французы вернутся с подкреплением.
— Мушнуков, вели приготовить лошадей, — хладнокровно распорядился Ростопчин и сердито добавил. — Долго мне ждать огня?!
Принесли факелы.
— Долго мне ждать огня?!
Принесли факелы. В открытых воротах лежал молодой парень в форме драгуна. Его красивая каска с вмятиной от пули валялась рядом с телом. Я присел рядом с ним на корточки и прощупал у него пульс, он был жив. Скорее всего, моя пуля его только контузила. Ран на теле видно не было. В нескольких шагах от драгуна, уже на дороге, лежал еще одни человек, в русской крестьянской одежде.
— И этот живой, ваше сиятельство, — доложил один из сопровождающих графу, — его саблей посекли!
Мы подошли к наводчику, и я присвистнул от удивления. Это был никто иной, как мой давешний «приятель» Иван. Французы видимо решили, что он их специально заманил на засаду, и ударили саблей, разрубив ключицу. Раны под одеждой видно не было, но вся грудь была к крови. Мужик пытался встать, и жалостно поднимал вверх лицо с козлиной бородкой. Факел его слепил и нас он не видел, но, услышав русскую речь, взмолился:
— Помогите, люди добрые, убили меня супостаты! Не дайте без покаяния погибнуть православному!
— Помогите ему, — приказал Ростопчин.
— Стойте! — вмешался я. — Этот человек предатель!
Иван, несмотря на ранение сразу же сориентировался и закричал:
— Неволей заставили ироды, Господом нашим клянусь, нет ни в чем моей вины!
— Неужели, так ни в чем и не виноват? — спросил я. — Людей не резал, на больших дорогах не грабил?
— Не было такого греха, барин! Ты меня видать с кем-то спутал! Я человек маленький, мирный!
— Матильда Афанасьевна, — обратился я к стоящей француженке, — узнаете убийцу вашего мужа?
Не знаю, как она, Матильда ответила не сразу, но сам душегуб меня узнал и застыл на месте. Я ожидал, что он опять начнет пугать меня господней карой, но Иван молчал, пытаясь узнать меня в стоящих перед ним людях.
— Да, это он, — негромко сказала Матильда.
— Не я, не я, оговорил меня сатана, — закричал Иван, — матушка барыня, пощади, не дай свершиться неправде! Заставь за себя век Бога молить!
Он явно торопился. Неправда еще не начинала вершиться, все участники просто стояли, рассматривая тщедушного, жалкого душегуба. Первым молчание нарушил Ростопчин.
— Как же ты, братец, русский человек, православный, а такой грех на себя взял?
— Ваше сиятельство, — воззвал Иван к графу, невольно проговариваясь, что знает, кто стоит перед ним, — не верь черным наветам! Это человек от лукавого, он зло творит! Нет на мне грехов, не обижал я ни птички божьей, ни букашки малой!
— Ваше сиятельство, лошади готовы, — доложил из темноты, запыхавшийся голос одного из телохранителей, — можно ехать.
— Так что же с тобой, братец, делать? — задумчиво спросил Ивана Ростопчин.
— Помилуй, государь-батюшка, и тебе на том свете зачтется, — раболепно, пообещал мужик. — Не дай злодеям, погубить христианскую душу!