— Странно, он же вот, рядом, — удивленно сказала Матильда, зачарованно любуясь веником, — ты сам можешь на него посмотреть!
— Извини, но у меня началась куриная слепота, я не то, что его, тебя почти не вижу, — объяснил я, вглядываясь в ее лицо.
С француженкой происходило что-то совсем нереальное. Она заискивающе виновато улыбнулась венику, потом опустилась перед ним в церемонном реверансе и только после этого повернулась ко мне.
— Жаль, что ты его не видишь, он такой красивый, у него замечательное ласковое лицо и такие добрые глаза… На меня еще так никто, никогда не смотрел… Прости, но он хочет чтобы я разделась!
— Не стоит, — посоветовал я, — здесь еще прохладно, будешь мыться, тогда пусть смотрит на тебя сколько угодно.
Матильда опять нежно улыбнулась стене и сердито посмотрела в мою сторону:
— Его нельзя заставлять ждать, он может обидеться! Принеси мое платье, пусть он посмотрит какая я красивая!
— Прости, но я не только ничего не вижу, но у меня еще отнялись ноги, — сказал я, не собираясь оставлять ее одну. — Пусть смотрит просто так.
— Вот значит ты какой! — обижено сказала она, начиная расстегивать пуговицы мундира. — Значит, мне придется идти самой!
Это все, скорее всего, от вина, понял я, начиная догадываться, в чем заключается тайна этого места. В нем растворен какой-то галлюциноген…
Между тем, Матильда устраивала невидимому зрителю натуральный стриптиз. Она медленно и грациозно, снимала с себя уланский мундир. Даже стащить тесные в икрах сапоги ей удалось достаточно сексуально.
Я не вмешиваясь, наблюдал, чем все это кончится. Наконец она полностью избавилась от одежды и стояла перед стеной, как перед зеркалом, принимая самые что ни есть обольстительные позы.
Зрелище было бы приятное, если бы не тревога за ее голову.
— Я вам нравлюсь? — спросила она, все тот же веник, расточая ему медовые улыбки.
Не знаю, что он ей ответил, но по лицу женщины мелькнула тень озабоченности. Она скользнула ладонями по телу, отдавая предпочтение самым привлекательным для мужчин местам, и сообщила невидимому собеседнику, что уже идет.
Куда она собралась, я понял только тогда, когда силой остановил ее в дверях.
— Матильда, что с тобой, ты куда собралась? — спросил я, затворяя дверь.
— Пусти! Ты мне мешаешь! — с неожиданной злостью заявила она, пытаясь оттолкнуть меня с дороги.
— Голой ты отсюда не выйдешь! — твердо сказал я. — Надевай мундир и иди куда хочешь!
— Но как же ты не понимаешь, — бормотала она пытаясь силой прорваться к двери.
— Мне обязательно нужно выйти, он меня зовет!
— Нет!
— Лучше пусти, а хуже будет! Ты не можешь меня не пустить! Будь ты проклят! — неожиданно завизжала она. — Если бы ты только знал, как я тебя ненавижу!
Я больше ничего ей не говорил, это оказалось совершенно бесполезно. Матильда постепенно впадала в ярость: глаза налились кровью и в уголках губ появились пузырьки слюны. Прошлось внимательно за ней наблюдать, чтобы она не смогла вцепиться ногтями мне в лицо. А дело, похоже, шло именно к этому. Картина получалась сюрреалистическая: я стоял в дверях, как голкипер, а обнаженная женщина металась по предбаннику, пытаясь прорваться наружу.
Наконец она бросилась в атаку и умудрилась-таки ногтями поцарапать мне щеку. Пришлось зажать ее так, чтобы она не смогла драться. Однако Матильда не сдалась и рвалась, как только могла, и у нее это неплохо получалось. Временами мне казалось, что я не смогу с ней справиться. Наконец она все-таки обессилила и сразу переменила тактику. Теперь это была сама кротость и нежность:
— Алексеюшка, я тебя умоляю, пусти меня, мне так нужно выйти! Неужели ты такой жестокий?! Всего одна минутка и я вернусь! Потом я все для тебя сделаю! Пусти, ну, что тебе стоит? Для меня это так важно! — ворковала она, заглядывая в глаза и прижимаясь всем телом.
Скоро мне все это так надоело, что я почти согласился выпустить ее наружу. На дворе было градуса три-четыре выше нуля, шел дождь со снегом, и мне показалось, что холод Матильду вразумит быстрее, чем мои уговоры. Не вязать же было ее по рукам и ногам!
— Хорошо, — сказал я, — мы выйдем, только вместе и я буду держать тебя за руку. Согласна?
— Милый, делай что хочешь, только пойдем скорее, он на меня уже сердится!
Бедную женщину била дрожь, глаза остекленели, и выглядела она помешанной. Я открыл дверь и, не давая вырваться, спиной вперед вышел наружу. Матильда попыталась воспользоваться моментом, бросилась в образовавшуюся щель, но я был начеку и не дал ей убежать.
— Не нужно, спешить, — попросил я, — крепко взяв ее за руку. — Идем, только медленно. Тебе не холодно?
Француженка не ответила, дернулась, пытаясь вырваться, не смогла и потащила меня за собой через двор, причем так целеустремленно, будто внутри у нее был компас. Ни ледяной холодной грязи под ногами, ни пронизывающего ветра она, словно, не замечала. Так мы пересекли двор и направились к противоположному дальнему углу усадьбы. Здесь я еще не был, хозяйственные постройки располагались вблизи бани, а тут было что-то вроде огорода.
Ноги глубоко проваливались в перекопанную раскисшую землю, но Матильда этого не чувствовала, тянула меня за собой. Несколько раз она спотыкалась и падала, так что вся перепачкалась. Я даже перестал замечать ее наготу. Наконец мы выбрались из пахоты и добрались до изгороди. Только вблизи я заметил, что в ней есть узкий проход, сквозь который мог пройти только один человек. Матильда словно ждала увидеть эту щель, внезапно рванулась с такой силой, что я выпустил ее руку.