— Я игрок по жизни, — говорит в ту ночь Стань-Первым. — Нет такого вида или стиля игры, с которым я не сталкивался: я играл с простыми людьми, с нумерологами, гадающими по числам, с выпускниками академий, где учат искусству повышения ставок. И всегда выигрывал больше, чем проигрывал, иначе меня здесь не было бы. Но Мару’ахм… Я был там однажды, давно, и вот что я тебе скажу: Мару’ахм — рай для игрока, и если меня посчитают достойным, я попаду туда после смерти.
Мару’ахм, где казино и власть слились воедино.
— Понятное дело, там всё для тех, кто любит рулетку, да детские картишки и кости, но и настоящих картежников тоже не обижают. Десять лет назад, в тысяча семьсот семидесятом, я играл там так, словно сама Фортуна в меня влюбилась. Я все поставил на кон: и коня, и пистолеты, и жизнь — и все равно продолжал выигрывать. А потом пошли ставки, какие только в Мару’ахме принимают: я выигрываю закон за законом, играю в гранд-бридж и черную семерку, пока весь королевский Парламент в полном составе не является в казино — а дело уж ночью было, — и тут я ставлю на большой закон о собственности, сажусь против одного шустрого в картах королевского сенатора и наконец проигрываю, но замечаю, как он вытаскивает из рукава припрятанные карты и ими отыгрывает все законы назад, и тогда я вызываю его на дуэль, — я, конечно, не великий боец, но обидно было, — и вот мы стреляемся, с десяти шагов с поворотом, весь город сбегается поглядеть, болеют в основном за меня, уж мой-то закон о собственности им был бы на руку.
До сего дня я уверен, что сенатора убил кто-то из них, а не моя пуля. Я-то никогда хорошим стрелком не был.
И он улыбается.
Нет игроков лучше мару’ахмцев, а они всегда и везде играют по своим правилам. Все, кто хочет играть с ними, собираются в условленном месте. На этот раз встреча назначена в крохотном городке у слияния рек, в сутках пути от железной дороги. Горожане шокированы при виде такого количества распутников на своих улицах: хорошо одетые мужчины и женщины с изукрашенными орудиями смерти заполняют таверны. Они привозят с собой иностранные вина, которые сначала продают хозяевам заведений, а потом покупают у них назад; они растлевают местную молодежь.
Настала зима. Выпал снег. До Иуды доходит слух о том, что строители дороги сели и не движутся — ждут погоды. Он чувствует, как что-то грызет его изнутри. Дорога — как Фраза, написанная на земле, и он должен расшифровать ее, но не может.
Что-то необычное прорывает тяжелые снежные облака. Это игроки Мару’ахма летят на диковинном корабле-змее, настоящей живой твари, вертлявой, пернатой, с брюхом, отливающим перламутром. Приземлившись, существо мигает своими глазами-фарами и изрыгает пассажиров на землю. На них отделанные нефритом и опалами комбинезоны, а в руках — карты; пришельцев возглавляет принцесса. До жути наигранно она воздевает руки и с сильным акцентом кричит на рагамоле:
— Давайте играть!
Местные жители устраивают сельский праздник с танцами, но развлечение выходит топорным и неуместным. Повсюду гремят кости и круглые фигуры шатаранга — в четком, как стук колес, ритме. Мягко шелестят карты.
Стань-Первым садится за стол с одним неторопливым ребисом, картежником-гермафродитом из Мару’ахма, который не спеша обыгрывает его сначала в баккара, потом в зубастый безик и покер. Щелчком пальцев хозяин приказывает Иуде принести горячий шербет, но его бравада вульгарна. Он-она только улыбается.
Распечатана колода семиугольных карт, и начинается неведомая Иуде игра. Партнеры переворачивают карты, некоторые из них отбрасывают, из других крест-накрест выкладывают на столе цепочки.
Другие игроки появляются и исчезают, делают ставки по какой-то туманной системе, проигрывают, а банк все растет, и только Стань-Первым с гермафродитом сидят за столом неизменно.
Каждая ставка причиняет хозяину Иуды физическую боль. Собирается толпа. Одним поворотом карты мару’ахмский игрок выигрывает жизнь сторожевого демона своего противника, и дух появляется в облике крошечной обезьянки. Обзывая Стань-Первым всякими дурными словами, она вцепляется ему в лацканы пиджака, и те дымятся, но обезьянка лопается, оставив после себя лишь кучку сажи. Стань-Первым приободряется и выигрывает горсть часовых камней, но в следующем раунде он-она берет тройную взятку, и игроку остается только охать. С каждым проигрышем он словно истончается. Все труднее становится угадать, что у него на уме.
Стань-Первым становится агрессивным. Он выкрикивает ставки:
— Ставлю коня, год моих мыслей, ставлю своего слугу!
Он показывает на Иуду, тот мигает и качает головой: я, мол, тебе не вещь, — но поздно, ставка уже принята, Стань-Первым делает ход и проигрывает, Иуда больше ему не принадлежит. И парень пускается в бега.
На своем тощем муле Иуда поворачивает назад, к железной дороге, по пути пересекая следы охотников и трапперов. При нем деньги, которые он украл.
Иуда проезжает сквозь пустые оболочки городов, в которых всего месяц тому назад бурлила лихорадочная жизнь путейского лагеря. Он едет вдоль ручьев, вздувшихся от таяния снега. Укрывшись среди холмов, он наблюдает за дорогой и за стремительно мчащимися поездами, что оглашают мрачным ревом окрестности и везут к еще живым городкам ловцов удачи.