Стручок взорвался, смертоносный груз мгновенно превратил его в маленький ад; вагон сорвался с каната и рухнул вниз, чертя в воздухе дымную кривую. Разваливаясь на куски, он залил лавки и дома-террасы Шека дождем из огня и расплавленного металла.
Зато другой набитый взрывчаткой стручок летел к югу над бедняцкими кварталами, оставив позади баррикаду, отделявшую Пряную долину от Барачного села. С обеих сторон засыпанной кирпичами и щебенкой ничейной полосы на него смотрели милиционеры и коллективисты.
Стручок перемахнул через пустырь, а когда впереди встали высотные дома и дорога, поворачивая, пошла под уклон, нырнул. И врезался прямо в милицейскую башню Барачного села.
Вспышки взрывов засверкали на шпиле — один, второй, третий. Бетон вспучился и пошел трещинами. Растущее пламя пожирало шпиль изнутри; тот подскочил, отлетел прочь и стал падать, башня начала обрушиваться. Вся ее верхушка устремилась вниз, точно пирокластический поток во время извержения вулкана. Кувыркаясь, сыпались милицейские вагоны.
Тросы надземки угрожающе обвисли и на протяжении двух миль рухнули на город. Кольцами они упали на черепичные крыши, проделывая в ткани города полукруглые борозды, убивая всех на своем пути. С башни на Мушиной стороне трос полого свисал в направлении Пряной долины: раскаленный и страшно тяжелый, он уничтожил там несколько зданий.
Зрелище получилось эффектное, но коллективисты знали, что им уже ничто не поможет.
Зрелище получилось эффектное, но коллективисты знали, что им уже ничто не поможет.
Почти все предприятия у Ржавого моста пустовали: рабочие и хозяева либо попрятались, либо ушли защищать Коллектив. Но несколько мелких фабрик еще пыхтели, принимая любые заказы за любую плату, — к ним-то и направился Каттер в день, когда упала милицейская башня.
Огни на древней улице стекольщиков давно потухли, но, потрясая тощим кошельком и взывая к политическому чутью ремесленников, Каттер добился того, что мятежники со «Стекольного завода Рамуно» снова раздули горны, достали поташ, папоротники, а также известняк — все для полировки и чистки. Каттер отдал им футляр с круглым зеркалом Иуды, которое он разбил. Стекольщики дали согласие отлить ему замену. После этого Каттер пошел к Ори — дожидаться его и Иуду.
Если Каттер и встречал Ори раньше — что вполне вероятно, учитывая немногочисленность недовольных до эпохи Коллектива, — то он этого не помнил. По описанию, данному Мадленой ди Фаржа, Каттер представлял себе озлобленного, неуемного, драчливого мальчишку, рвущегося в бой и без конца бранящего своих товарищей за бездействие. Но парень оказался совершенно иным.
В нем чувствовался какой-то надлом. Какой именно, Каттер не понимал, но сочувствовал Ори. Тот замкнулся в себе, и Каттеру, Иуде и Мадлене пришлось приложить немало усилий, чтобы его разговорить.
— Оно уже близко, — предупредил Курабин. — Оно на подходе, надо спешить.
С каждым разом голос монаха звучал все тревожнее: разум, который руководил им, убывал день за днем. Так много понадобилось узнать в последнее время у скрытого тешского божества, что сам Курабин должен был вот-вот навсегда скрыться.
Но постепенное угасание не мешало Курабину пребывать в тревоге. Каждая спираль, мимо которой они проходили, вселяла в него (или в нее) страх, говорила о грядущем ужасе, о массовой бойне: Курабин называл эти символы духами братской могилы, массовыми убийцами, истребителями. Он утверждал, что, по его ощущениям, их время почти пришло. Каттер заразился от него тревогой и страхом.
Город оказался в кольце мелких мороков. По дороге к дому Ори Каттер заметил какую-то суету на соседней улице, а Курабин тут же вцепился в него невидимыми руками и с воплями потащил его туда. Подойдя ближе, они еще застали видение, которое прямо у них на глазах распалось на сложные фрагменты и исчезло, прихватив с собой, как им показалось, весь цвет и свет этого мира. Несколько коллективистов сбились в кучу и вопили, тыча в видение пальцами, но никто не упал замертво.
Курабин застонал.
— Это оно, оно, — повторял он, пока свет вокруг них мерк и видение исчезало. — Это последняя игра.
Каттер не знал, верить ли тому, что Ори убил мэра Стем-Фулькер. В голове это не укладывалось. Невозможно было представить, что уравновешенная беловолосая женщина, которую он так хорошо знал по гелиотипам и афишам, видел издалека во время общественных мероприятий и ненавидел всеми силами души, мертва. Каттер не знал, что с этим делать. Он просто сидел в комнате Ори и ждал.
Иуда пошел с Ори, который надел бычий шлем. Прильнув к нему, он прорвал кожу мира и оказался в своей старой мастерской в Барсучьей топи.
— Зачем тебе туда идти? — говорил ему Каттер. — Зеркало я тебе сделаю, Совету пригодится, — так что же еще? А твою мастерскую наверняка закрыли.
— Да, — отвечал Иуда, — наверное. И насчет зеркала ты прав, оно еще понадобится, но там есть и другие нужные мне вещи. У меня есть план.
Остальные были в арсеналах. Переделанные Железного Совета готовились защищать Коллектив на баррикадах. «Что может значить для них эта чужая битва?» — думал Каттер.
Он вспоминал путешествие, когда они под предводительством конного скитальца Дрогона, задолго до них исходившего те места, неслись сломя голову через дурные земли и пампасы, пробирались через обломки скал, преодолели сотни миль, пока перед ними, к западу от низины, от устья реки, не встал город.
По пути им встречались города-призраки, напоминавшие груду пустых коробок, — в убогих домиках, высохших за многие годы после ухода жителей, обитала только пыль.
— Да, — шепнул ему тогда Иуда.