В небе полно людей: это милиционеры болтаются под туго натянутыми куполами. Иуда видит дым от поезда и слышит взрывы. Аэронавты сбрасывают бомбы, превращая наросты дымного камня в цепочку кратеров, которые сливаются в траншею вокруг поезда.
«Что ты будешь делать, големист?» — спрашивает себя Иуда. Сделать что-нибудь необходимо. Та непонятная тварь внутри него, которую можно назвать любовью к добру, не дает ему покоя.
Люди разбегаются: они снова стали беженцами. Мужчины, старики, напуганные и раненые, новички, не слишком преданные поезду и равнодушные к пострадавшим, женщины с детьми — все карабкаются через осколки твердых облаков. Шон с Иудой проносятся мимо них к рельсам. Они спешат в гущу битвы.
Вот поезд отстреливается из кое-как заделанной орудийной башни. У Совета численный перевес, но милиция сильнее в бою. Небо впереди неестественного тускло-серого цвета, в пятнах, которым там совсем не место.
Далеко впереди, под защитой гвардии переделанных и кактов, трудятся строители. Вкапывая как бешеные, они разгребают обломки слоистых каменных облаков. Когда один падает на рельсы, убитый или раненный пулей милицейского снайпера, на его место тут же заступает другой, и работа не прекращается ни на секунду.
Иуда вступает в бой.
Поезд милиция не остановит: убьют, конечно, многих, но остались считаные ярды, и сколько бы рабочих ни полегло — вот и еще один упал, обливаясь кровью, — поезд все равно пройдет. Аэростаты — вот что пугает Иуду. С запада доносится шум дождя, но никакого дождя нет.
Шон вдруг обмяк. Иуда чувствует, как он откидывается назад, обхватывает его руками, попадает пальцами во что-то мокрое, слишком обильно текущее для пота, и понимает, что его друг мертв. Лошадь спотыкается и останавливается, Иуда спешивается, волоча за собой друга с развороченной грудью. Он тащит его но земле, пока вокруг них не начинают раздаваться залпы, и тогда он оставляет мертвого друга лежать, а сам бежит сквозь ряды повстанцев, вдоль поезда, пригибается, на ходу выхватывает что-то из кучи брошенного оружия. Это оказывается арбалет. Иуда проклинает его за вес и небольшую дальность стрельбы, но все же натягивает тетиву, торопясь мимо покореженных вагонов к паровозу, где осталась его ловушка.
Спустив тетиву, он выпускает чакри, острый, как скальпель, затем смешивается с переделанными и протискивается к решетке локомотива. У милиции есть маги, они обстреливают повстанцев дротиками, заряженными вредоносной энергией, и наносят сверхъестественные раны. С риском для жизни вирмы атакуют милиционеров, и те начинают отступать.
— Они бегут! Мы побеждаем! — визжит одна вирма в порыве истерической гордости, но преждевременно: милиция просто уступает место дирижаблям.
— Давайте! — раздается крик. — Готово!
И составной дом, кренясь и вздрагивая, ползет вперед и вверх через каменный туман, так что всем кажется, будто он вот-вот сойдет с рельсов и разобьется об осколки дымного камня. Насыпь из обломков дышит, но держит, вагоны движутся, пули отскакивают от их железной шкуры. На вершине насыпи поезд тормозит, потом начинает спускаться. Вдруг под путями обнаруживается пустота, под тяжестью поезда ломается рельс, вагоны кренятся, но, по счастью, желобчатые колеса сохраняют сцепление с дорогой, и состав, содрогаясь, как раненый зверь, сползает на ровную землю.
— Не останавливайтесь! — кричит Иуда, и сотни повстанцев бросаются догонять поезд. — Давайте же!
Небо и земля не такие, какими должны быть. Раздается такой звук, будто где-то далеко, близ солнца, ударили в гонг.
Геоэмпатка стоит у глубокой трещины в напластованиях дымного камня. Она перемазана грязью, ее глаза еще хранят память о полуживотном состоянии, но она глядит на Иуду и, упреждая его вопрос, кивает и показывает на землю.
— Вот здесь, — говорит она. — Мне так кажется.
Поезд выплевывает дым и нетерпеливо шипит.
— Сюда, сюда, скорее, — кричит Анн-Гари из кабины.
Вирмы несутся над утесами туда, где на краю обрыва остались последние повстанцы. Бегут переделанные. Какие они маленькие — неужели никто этого не видит? Иуда смотрит на запад, в небо. Неужели никто не видит это небо? Эту землю?
Перед ним открывается панорама, похожая и непохожая на все, что они видели до сих пор.
«Что же это?» В нескольких милях к западу, для здешних расстояний — просто чепуха. «Боги, мы же в Срединных Землях, нас нет на карте, нас нигде нет». Каменистая почва точно подергивается рябью, течет, как жидкий воск, все плывет перед глазами Иуды, но он продолжает смотреть. Земля куда-то ныряет. Равнину испещряют деревья, но они движутся: может, это не деревья? Они моргают или ему кажется? Они то вспыхивают темным пламенем, то гаснут, а может, все дело в его глазах, но нет, это с деревьями что-то не так — или они не деревья вовсе? За деревьями гора, но она вся словно покрыта рябью: что, если это мираж или курган и он куда ближе, чем кажется; а вдруг это соринка в глазу Иуды? Все не такое, каким должно быть.
Летают твари, похожие на птиц, но не птицы, летают во множестве совсем мелкие птицы: кажется, что встала пелена дождя. Совет собирает своих раненых, а Иуда тем временем засмотрелся на небо. Оно ворочается, как ребенок.