Этот замысел удалось выполнить нескольким
ветрогонам, которые пробрались в концертный зал и при большом
стечении публики принялись давать концерт на расстроенных и
испорченных музыкальных инструментах. Это была такая дикая
музыка, что никакое ухо не могло выдержать; но ветрогоны
распустили слух, что это самая модная теперь музыка и
называется она какофония.
Эта какофония стала распространяться по городу, и скоро
появилось еще несколько оркестров, которые играли на поломанных
и расстроенных инструментах. Особенно модным в то время
считался какофонический оркестр «Ветрофон». Он был небольшой и
состоял всего из десяти коротышек. Один из этих коротышек играл
на консервной банке, другой пел, третий пищал, четвертый
визжал, пятый хрюкал, шестой мяукал, седьмой квакал; остальные
издавали другие разные звуки и били в сковороды.
Любители музыки приходили на концерты этих модных оркестров,
слушали и с истерзанными до боли ушами возвращались домой,
проклиная на чем свет стоит всякую какофонию, ветрофонию и свое
собственное существование в придачу.
Театр тоже не избежал новых влияний. Нужно отметить, что
большое значение во всем этом деле имела мода. Как только один
из самых видных театральных режиссеров нарядился в модный
костюм с широченными желто-зелеными брюками и в пестрый беретик
с кисточкой, он сейчас же сказал, что театр — это не музей, он
не должен отставать от жизни, и если в жизни теперь все
делается не так, как надо, то и в театре следует делать все
шиворот-навыворот. Если раньше зрители сидели в зале, а актеры
играли на сцене, то теперь, наоборот, зрители должны сидеть на
сцене, а актеры играть в зрительном зале. Этот режиссер, имя
которого, кстати сказать, было Штучкин, так и сделал в своем
театре. Поставил на сцене стулья и посадил на них зрителей, но
поскольку все зрители не поместились на сцене, он остальную
часть публики посадил в зрительном зале, а актеров заставил
играть посреди публики.
— Это даже еще чуднее выйдет! — радовался режиссер
Штучкин. — Раньше зрители сидели отдельно и актеры играли
отдельно, а теперь актеры прямо среди зрителей будут.
Конечно, никакой актер, находясь среди публики, не мог
вертеться с такой скоростью, чтоб всем было видно его лицо.
Получилось так, что одним было видно только лицо актера, а
другим — только затылок. С декорациями тоже получалась
какая-то чепуха. Одни зрители видели актеров в декорации,
другие не видели ни того, ни другого, так как декорации были
повернуты к ним обратной стороной и заслоняли актеров. Чтобы
никто не скучал при виде такого неинтересного зрелища, режиссер
Штучкин велел нескольким актерам бегать во время представления
по залу, обсыпать зрителей разноцветными опилками, бить их по
головам хлопушками и надутыми воздухом пузырями.
Чтобы
никто не скучал при виде такого неинтересного зрелища, режиссер
Штучкин велел нескольким актерам бегать во время представления
по залу, обсыпать зрителей разноцветными опилками, бить их по
головам хлопушками и надутыми воздухом пузырями.
Публике не очень нравились все эти театральные штучки, но
режиссер Штучкин сказал, что это как раз хорошо, потому что
если раньше хорошим считался спектакль, который нравился
зрителям, то теперь, когда все стало наоборот, хорошим надо
считать тот спектакль, который не нравится никому. Такие
рассуждения никого ни в чем не убедили, и публика часто уходила
со спектакля задолго до его окончания. Это не очень расстроило
режиссера Штучкина. Он сказал, что придумает какую-нибудь новую
штучку и тогда все будут сидеть как пришитые. Он и на самом
деле придумал намазать перед началом спектакля все скамейки
смолой, чтобы зрители прилипли и не могли уйти. Это помогло, но
только на один раз, потому что с тех пор в театр к Штучкину уже
никто не ходил.
Сначала Незнайка, Кнопочка и Пестренький не замечали
перемен, которые произошли в Солнечном городе, так как в парке,
где они пропадали по целым дням, некоторое время все еще
оставалось по-прежнему. Однако вскоре ветрогоны появились и
там. Они принялись бродить по аллеям парка, толкая посетителей,
обзывая их какими-нибудь нехорошими именами, бросаясь комьями
грязи и горланя нестройными голосами какие-то некрасивые песни.
В Водяном городке они проткнули булавками все резиновые
надувные лодки, в Шахматном городке поломали шахматные
автоматы.
Кнопочка, которая была очень чувствительна ко всякому
невежеству, удивлялась, как она раньше не замечала, что в парке
такая нехорошая публика.
— Лучше не будем сюда больше ходить, — сказала она
Незнайке и Пестренькому. — Будем просто гулять по улицам, как
раньше.
Они стали просто гулять по улицам и только тут заметили,
насколько изменилась жизнь в городе. Теперь уже редко можно
было увидеть веселые, радостные лица. Все чувствовали себя как
бы не в своей тарелке, ходили словно пришибленные и пугливо
оглядывались по сторонам. Да и было чего пугаться, так как в
любое время из-за угла мог выскочить какой-нибудь ветрогон и
сбить пешехода с ног, выплеснуть ему кружку воды в лицо, или,
осторожно подкравшись сзади, неожиданно крикнуть над ухом, или
еще хуже, дать пинка или подзатыльника.
Теперь уже в городе не было того веселого оживления, которое
наблюдалось раньше. Пешеходов стало значительно меньше. Никто
не останавливался, чтобы подышать свежим воздухом или
поговорить с приятелем. Каждый старался проскочить незаметно по
улице и поскорее шмыгнуть к себе домой. Многие перестали
обедать в столовых, где их мог оскорбить любой затесавшийся
туда ветрогон. Большинство предпочитали получать завтраки,
обеды и ужины при помощи кухонных лифтов и принимать пищу в
спокойной обстановке у себя дома.