Он снова приложил провода к цепи, и раздался ее громкий первобытный крик.
Он снова приложил провода к цепи, и раздался ее громкий первобытный крик. Остальные женщины плакали, сжимаясь в комок, чтобы спрятаться от взбесившегося мира. Форман протянул мне провода.
Может, план Радхи состоял в том, чтобы подстроить ему ловушку? Может, она догадывалась, что Форман попросит меня о помощи? Может, она хотела дать мне оружие, ведь когда я возьму оголенные провода, то сумею напасть на Формана? Но как бы она предвидела это? Она знала только то, что я ей сказал: что я убийца, хотя и поневоле.
«Никогда не сдавайся».
Я не отступал:
— Я не буду.
— Уверен?
— Не буду.
— Гори в аду, Форман, — произнесла Радха слабым хриплым голосом.
— Сначала ты, — ответил Форман и прикоснулся проводами к цепи.
Она снова вскрикнула, доски над ней затряслись. На этот раз Форман не убирал провода, он держал их, наблюдая за тем, что происходит. Я бросился на него, но он, не выпуская шнур из одной руки, другой рукой направил на меня пистолет. Женщины кричали, а я, беспомощный, смотрел на него — мы были напуганы до смерти, но лицо Формана казалось воплощением злости. Радха наполняла его бешенством, и он в полной мере отдался этому чувству.
Внезапно доски перестали дрожать, и бешенство Радхи исчезло.
Произошли отчетливо видимые перемены: лицо Формана, секунду назад обезображенное гневом, смягчилось, потом его исказил страх. Вместо того чтобы броситься вперед, как делают хищники, он подался назад, глаза его расширились, дыхание участилось, он уронил шнур, схватился за грудь и с трудом проглотил слюну. Он покрылся потом и рухнул на пол, попытался встать и убежать, но ноги не слушались. Он пополз к женщинам, словно ища убежища, но это напугало их еще больше, и они отпрянули. Форман завыл от ужаса, как животное, и свернулся в позе эмбриона на полу. Упавший пистолет лежал рядом. Форман был беспомощен.
Вот в чем состоял план Радхи. Она сказала, что после каждого убийства Форман становится сам не свой: эмоции других женщин и самой жертвы в момент смерти слишком его подавляют, ему не справиться с ними. Женщины ни разу не сумели воспользоваться этим, прикованные цепями к трубе, но я-то был свободен. Радха пожертвовала собой, чтобы привести его в такое состояние, пожертвовала собой ради момента, когда я мог бы покончить с Форманом.
Провода были ближе ко мне, чем пистолет, всего в нескольких шагах. Я быстро подобрал их, держа за оплетку, и направился к Форману. Он умолк — теперь он воспринял мою целеустремленность, отстраняясь от переполнявшего женщин страха, и взял себя в руки. Времени почти не оставалось. Я бегом преодолел последние метры и прыгнул на него с проводами, но руки его взметнулись и успели ухватить меня за запястья.
Как он так быстро отреагировал?
Я изо всех сил старался коснуться оголенными проводами его кожи, но он оказался слишком силен. Он все больше успокаивался, обретал решимость. Он начал отжимать мои руки в сторону. Я думал, он постарается пройтись проводами по мне, но он просто отвел их — не хотел, чтобы они меня задели. Мы тесно прижимались друг к другу, я был весь мокрый, и любой ток, доставшийся мне, ударил бы и его. Раз он этого опасался, значит оно могло ему навредить.
А если оно могло ему навредить, я хотел это сделать.
— Никогда не сдавайся, — сказал я, направляя провода на себя.
Я почувствовал, как меня пронзил белый огонь, — каждая мышца взвыла от боли, судорожно дергаясь и горя одновременно, а потом все накрыла чернота.
Глава 19
Третье свидание с Брук стало продолжением второго: мы вырядились в цветастые рубашки, как туристы, и, держась за руки и смеясь, отправились в музей, где рассматривали комнаты и коридоры, уставленные до потолка обувью. Здесь были серые суконные гетры от старой военной формы и яркие кроссовки от «Велкро», какие носили в восьмидесятые.
Здесь были безразмерные обувные колодки из Англии, высокие деревянные сандалии из Японии и тяжелые деревянные башмаки из Дании; здесь были туфли из крокодиловой, змеиной и акульей кожи. Здесь были модные шлепанцы с мордочками и крохотными огоньками. Здесь была беговая обувь с длинными металлическими насадками против скольжения. Здесь были снегоступы. Здесь были ходули.
Я слышал в коридоре знакомый голос, но не мог вспомнить чей. Я повернулся спросить у Брук, не знает ли она, но Брук — куда-то пропала. Я снова услышал голос — голос Брук — и пошел на него по лабиринту между полками, заставленными туфлями. Длинные коридоры сходились вдалеке в одной точке; за каждым углом оказывались новые комнаты, новые туфли; наконец я понял, что сами стены сделаны из обуви, я словно брел по туннелю, прорубленному в бесконечной обувной горе. — Голос Брук звал меня, побуждал проснуться. Мои собственные туфли исчезли, ноги промокли и заледенели. Я протянул руку, собираясь взять со стены ботинки, но она коснулась голого цемента.
Я проснулся в подвале Формана, дрожа от холода. Наручниками я был прикован к трубе в углу. Я оказался бос, во рту чувствовался рвотный привкус. Я осторожно прикоснулся к груди: мышцы горели, и я нащупал два ожога там, где меня ударило током.