Да, тут тоже были проблемы.
Неожиданно появилась Любаня. Она поцеловала его, поморщила носик, потом еще раз поцеловала, словно заставляя себя привыкнуть к его запаху. Ростик смутился.
— Я так, на минутку. Слышал, у тебя все в порядке.
— В порядке, только… — Она обернулась, посмотрела в коридор за стеклом, откуда только что вышла. — Знаешь, ты иди домой, я пораньше сегодня отпрошусь.
Ростик потянулся к ней, вдохнул аромат волос. Это был мирный, домашний запах. И как хорошо было, что он к нему еще не привык. А можно ли к нему вообще привыкнуть?
— Я буду ждать тебя дома.
— Пойдем, провожу. — Она взяла его за руку.
Они шли рядышком, не разговаривая, продвигались к выходу. Ростик мог бы идти так долго-долго, но лестницы в больнице были хоть и широкие, чтобы носилки вручную разворачивать, но не длинные. И вдруг совсем на выходе возникла какая-то кутерьма.
Ростик выпрямился, поправил свой карабин, шагнул вперед.
Кого-то принесли, и мама его куда-то направляла. Ее голос, чуть резковатый, с решительными нотками, звучал в гулком вестибюле как набат. Но ей возражали, и не менее чем десяток голосов, хотя и не такие решительные.
— И все-таки он будет тут вылечен! — сказала мама. — Он раненый, и не имеет значения…
— Имеет, доктор. Ты же сама знаешь, что имеет, — убежденно прозвучал чей-то бас.
— Здесь распоряжаетесь не вы, любезный, а я, врач по образованию и по должности. Несите! — Она даже слегка толкнула в плечо одного из солдатиков, согнувшегося под тяжестью вновь прибывших носилок.
Солдатики почувствовали впереди некоторое пространство, потопали наверх, к Ростику и Любане, подавшимся в сторону, в угол.
— Мам, что происходит? — спросил он мать, когда она поравнялась с ними, шагая рядом с носилками.
— Борщагова принесли. Он ранен, а его не дают оперировать…
— Он гауляйтером себя объявил, ты знаешь? — негромко проговорил Ростик, но его голос все равно очень отчетливо прозвучал в наступившей на миг тишине.
— Ну и что? Тебя послушать, так мы и пленных немцев не должны были лечить, потому что они враги. А перебежчиков вообще…
Вдруг на верхней лестничной площадке что-то грохнуло. Открылась дверь, и на носилках уже знакомые ребята выволокли полулежащего на локте перевязанного человека. Если бы Ростик не помнил, что эти солдатики несут капитана Дондика, он сам бы под этими лохмотьями и грязными лоскутами, заменяющими бинты, никогда его не узнал.
Капитан вдруг хриплым, тяжелым голосом приказал:
— Стой! — Потом, тяжело дыша, сполз на пол, едва удерживаясь на ногах, шагнул вперед, спросил поднимающихся солдатиков: — Правда, что гауляйтера несете?
— Его, товарищ капитан, — ответил один из передних носильщиков.
Дондик огляделся, увидел Ростика.
— Гринев, дай карабин! — Вот он был настоящим офицером.
— Что вы тут раскомандовались, любезный, — подала голос мама. Она только что справилась с теми пациентами, что остались внизу, и собиралась справиться с капитаном. Но на этот раз у нее не вышло.
— Ребята, — попросил капитан бойцов, что тащили его носилки, — вы подержите ее, только нежно.
— Да как вы смеете? По какому праву вы тут командуете?!
Он повернулся к ней. Почти вслепую вытянул вперед руку в просящем жесте.
— Таисия Васильевна, заклинаю — прости. Но я это сделаю. — Он оперся на одного из подоспевших солдатиков, которые наконец-то догадались бросить опустевшие носилки, и продолжил: — Гринев, так дашь карабин?
— Ростик, не смей! — прокричала мама. — Он его расстреляет!..
Сверток на носилках судорожно зашевелился, а потом из-под одеяла донесся всхлип. Ростик посмотрел на капитана, потом на Любаню.
— А, ладно, проблемы пусть с тобой остаются, — решил капитан. — Я у кого-нибудь другого возьму.
В самом деле, людей с оружием вокруг было немало.
— Я вам официально заявляю, я подам Председателю рапорт! — снова проговорила мама, но этот бой она уже проиграла.
Солдатики, которые несли гауляйтера, повернулись и стали сходить вниз. Двое держали маму, действительно очень нежно, за руки, от волнения сопя на весь этаж. Двое сводили капитана, помогая ему переставлять ноги.
Более того, весть о расстреле Борщагова разнеслась уже по всей больнице, и из дверей появлялись все новые и новые люди. Каждый нес что-то в руке. Кто-то даже крикнул сверху, с самого верха:
— Капитан, ты не торопись. Расстрельной команде дай собраться.
Дондик никак не отреагировал на эту реплику, но Ростик был уверен, что он подождет.
Потом людей стало очень много, потом они как-то иссякли. Ростик стоял рядом с Любаней и мамой. Солдатики, которые держали ее, куда-то исчезли.
Мама была бледна, но никуда уже не торопилась. При всем своем характере она поняла, что ее все равно не пустят туда, где расстрельщики поставили ненавистного секретаря райкома.
— Ты осознаешь, что там сейчас злодейство произойдет? — спросила она, поднимая на Ростика глаза.
— Злодейство произошло раньше, мама. Когда этот сукин сын, потеряв власть, к которой привык, решил воспользоваться пурпурными, чтобы вернуть ее себе.
— Злодейство произошло раньше, мама. Когда этот сукин сын, потеряв власть, к которой привык, решил воспользоваться пурпурными, чтобы вернуть ее себе. Любыми средствами. Даже расстрелом заложников.