Манька явилась сильно задумчивая, с виноватым выражением на лице.
— Ты чего? — заволновались мы.
— Да так, — она шмыгнула и повела ногой туда-сюда.
— Ба наказала?
— Угум.
— Когда?
— С утра. Полезла зачем-то в свою косметику и сразу заметила, что я испортила помаду, ну и… — Манька горестно вздохнула.
— И чего?
— Можно подумать, вы не знаете «и чего», — рассердилась Манька, — и того! Оттаскала меня за уши да пребольно по попе ударила. Три раза.
— До сих пор болит? — Мы по очереди потрогали Манькины уши.
— Да не. Она не хотела меня отпускать гулять, но потом смягчилась. И сказала, что к обеду придет проведать вашу бабулю.
— Ну и ладно, главное — отпустила тебя погулять. Пойдем к Маринке, она обещала нам рассказать чего интересного.
— Пойдем! — Манино горе как рукой сняло.
Мы поднялись на четвертый этаж и позвонили в дверь тридцать восьмой квартиры. Открыл нам ничего не подозревающий Сурик. Сами того не желая, мы, как по команде, уставились ему на штаны. Сурик нервно поежился, свел колени и прикрыл рукой ширинку.
— Вы чего? — пробасил он.
— Да так, — осуждающе глянули мы на него и шагнули в коридор. Объяснять что-либо усатому тринадцатилетнему подростку, у которого между ног даже не цветочки Давида, а не пойми что, мы не посчитали нужным.
Сурик засопел и обиженно пошевелил густыми бровями.
— Идите в большую комнату, посидите пока на диване. Маринка в туалете. Срет, — мстительно заорал он в сторону туалета, безошибочно вычислив источник нашего неласкового поведения.
— Сурик, ты еще пожалеешь, что на свет родился, понял? — заклокотала Маринка.
— Ахахаааа, — игогокнул Сурик и, победно хлопнув дверью, укрылся в спальне.
— Марин, ты там долго? — поскреблись мы в туалет.
— Да нет, скоро выхожу.
Мы прошли в большую комнату и уселись на диван. Взяли из хрустальной вазочки по горсти сушеного кизила, стали есть, отчаянно гримасничая — кизил оказался таким зубодробительно кислым, что есть его, сохраняя каменное выражение лица, не представлялось возможным. Про такой кизил в нашем городке говорят: «Засунь в задницу ослу — рванет с места со скоростью сто километров в час». Правда, такое говорят не только о кислом кизиле, но и об остром перце. Как раз на днях Ба купила на базаре килограмм нормального на вид болгарского перца, а он через один оказался невероятно острым. «Засунь ослу в задницу, и он рванет с места со скоростью сто километров в час», — ругалась Ба. Мы слушали ее и нервно представляли, как может рвануть с места несчастный осел, если у него в попе такое острый перец.
Через несколько минут притащилась бледная Маринка и пожаловалась, что с утра не вылезает из туалета.
— Мама пригрозила по телефону, что вернется с работы и сделает мне клизму.
— А что ты ела?
— Да вроде ничего такого. Если только вот этого кизила вчера переела.
Мы испугались и высыпали кизил обратно в вазочку.
— Ну конечно, если столько кислого есть! — постучала по лбу Каринка. — Так не только понос может приключиться, но и заворот кишок.
— А что такое заворот кишок?
— Я думаю, это когда кишки заворачиваются бубликом, и живот сильно болит.
— Надо тогда поменьше щавеля и алычи есть, — решили мы.
И тут Маринка вспомнила, чего хотела нам рассказать.
— Вы представляете, девочки, к Инге с первого этажа приехала тетя. Показаться врачу по нервам. Мне вчера вечером Инга рассказывала. Знаете, как она разговаривает?
— Кто, Инга?
— Нет, тетя.
— Как?
— Вот так: «Инга, передай мне хр…»
— Чего хр…? — заволновались мы.
— Хр… — это заснула, понимаете? Храпит. Она, допустим, сидит за столом и говорит: «Инга, передай мне хр…», — а Инга терпеливо ждет, пока тетя проснется и наконец скажет, чего ей надо.
— Да ладно! — выпучились мы.
— Клянусь! — Маринка показала растопыренные руки и высунула язык. — Видите? Я язык не прикусила, и пальцы не скрестила, и ноги у меня стоят ровно, и даже пальцы на ногах вразброс! Ничего не скрестила!
— А Инга?
— И Инга ничего не скрестила, я специально проверяла.
— Чтожеделать, чтожеделать! — заволновались мы. Нестерпимо захотелось хоть краем глаза взглянуть на Ингину тетю.
— Я сегодня поправлюсь, а с утра мы придумаем, как сходить и посмотреть на нее, ладно?
— Ладно.
Мы посидели еще с полчасика, полюбовались содержимым их домашнего бара, принюхались ко всем початым бутылкам, потом надушились духами Маринкиной мамы и пошли домой — обедать.
Когда зашли в квартиру, наткнулись на ботинки деда. Его обувь мы бы узнали из тысячи других пар — в любое время года она была густо нагуталинена и доведена щеткой до зеркального блеска. Рядом с ботинками деда стояли низенькие белые лодочки Ба.
— Вырядилась, — хмыкнула Манька.
Первым делом мы заглянули на кухню, попить воды. Мама сновала между плитой и разделочной доской, нарезала закуску, подогревала обед.
— Здрасьти, Тетьнадь, — ткнулась лбом ей в живот Манька.
— Здравствуй, Манюнечка, — погладила Маню по волосам мама.
— А где Ба?
— Они с дедом и бабулей на балконе, дома им душно. Идите, поздоровайтесь, поговорите с ними, пока я на стол накрываю.
Мы уже собрались идти на балкон, но тут на кухню влетела Ба и со словами: «Надя, я так больше не могу», — рухнула на стул и мелко затряслась в хохоте.