— Поздно, — откупорил папа бутылку, — сейчас покушаем, заодно обсудим, с чего это вы взяли, что я буду сниматься в вашем фильме.
Вот так мы и не попали в телевизор. Да и фильм о городке Берд не появился на экранах. Только в новостях показали маленький сюжет, где Арменак Николаич, шевеля густыми бровями и глядя куда-то мимо камеры, важно говорил:
— Приезжайте к нам, у нас очень гостеприимные и хлебосольные люди. И я гарантирую, что вы навсегда запомните наш благодатный край.
Судя по тому, что с телевидения никто больше не приезжал, поездку в наш благодатный край телевизионщики таки запомнили навсегда.
ГЛАВА 4
Манюня — композитор, или Сказ о том, как Мария Михайловна с Наринэ Юрьевной поцапаться изволили
Ноябрь в том году выдался солнечным и очень теплым. Двадцать градусов, даже по меркам южной осени — это много. Природа еще буйствовала разноцветьем листвы, а небеса уже по-зимнему унеслись ввысь и казались пронзительно звонкими. Огромные звезды, которые летом переливались прямо над головой, хочешь — протяни руку и зачерпни горсть, застыли в далекой небесной дали. Солнце превратилось в большой багрово-красный шар. На закате, словно в нерешительности, оно ненадолго зависало над синими холмами полотном Сарьяна, а потом стремительно уходило за горизонт.
Сутки напролет над городом пролетали стаи птиц. Они кричали дивными голосами, прощаясь с северной стороной.
Не за горами были холода.
Папа всегда был очень теплолюбивым созданием и отчаянно ненавидел зиму. Если 22 июня люди радовались самому длинному дню в году, то он ходил мрачнее тучи и бурчал:
— День пошел на убыль, скоро холода.
С наступлением осени он ежедневно оповещал наше семейство, на сколько минут сократился световой день.
— Солнце взошло в шесть часов пятнадцать минут, а зайдет в двадцать сорок семь, — замогильным голосом говорил он. — Минус семь минут!
Мы скорбно кивали в ответ. Наши постные мины утешали отца, но ненадолго. Через некоторое время он опять принимался жаловаться на неминуемое наступление холодов.
Вот и сейчас папа остервенело листал журнал по медицине и, периодически выглядывая в окно, вздыхал:
— Завтра уже зима!
Мы с Каринкой в спешном порядке доделывали уроки. Времени было в обрез — к пяти часам надо было успеть вскарабкаться на крышу гаража сорок второй квартиры, откуда двор просматривался как на ладони. Дело в том, что в четвертом подъезде сегодня играли свадьбу — тетя Эля женила своего единственного сына Григора. И нам очень хотелось увидеть, как свадебный кортеж въезжает во двор.
— Нарка, — минут десять назад предупредила меня по телефону Манюня, — остались две задачи по математике. Доделываю и бегу к вам, без меня во двор не выходите.
— Не выйдем, ждем, — заверила я и помчалась в кабинет.
— Манька скоро будет, — зашептала я сестре.
— Пятью семь… пятью семь… двадцать восемь! — зачастила Каринка. — Нет, тридцать пять. Да что же это такое, — воскликнула она, — какой идиот придумал таблицу умножения?
— Тот же идиот, который зиму придумал, — не растерялся папа.
Мама сидела в кресле и, натянув на лампочку носочек Гаянэ, штопала пятку.
— Юра, посмотри, какой день погожий, при чем здесь зима? — не вытерпела она.
— Женщины, что с вас взять! Вы не умеете видеть в перспективе, радуетесь только сегодняшнему дню, а мы, истинные мужчины, вглядываемся в дали!
— На пути в эти дали зацепи мужскими очами балконные перила. Видишь, как они облезли? А ты ведь обещал покрасить их! — не растерялась мама.
Папа поперхнулся от возмущения:
— Не было такого!
— Ты бы при девочках постеснялся врать!
— Дети, — обернулся к нам папа, — я когда-нибудь обещал вашей матери покрасить балконные перила?
Мы с Каринкой переглянулись.
— Пятью восемь, — зачастила Каринка, — пятьююю-ююю восемь…
— Сорок! — рявкнула я.
Никому из нас не хотелось отвечать папе, чтобы не обижать его. Потому что мама была права, он действительно обещал покрасить балконные перила.
— Я, кажется, вам вопрос задал, — рассердился отец.
— А это считается, когда пьяный человек что-то говорит? — заюлила Каринка.
Папа заволновался. Видно было, что он смутно стал что-то припоминать. Но сдаваться не собирался.
— Считается, — пророкотал он, — только я не понимаю, при чем здесь пьяные. Вы хоть раз меня пьяным видели?
— Ха-ха-хааааа, — театрально расхохоталась мама.
— Выпившим — да, но пьяным — никогда! — не унимался отец.
Мы сконфуженно молчали.
Дело в том, что в прошлую субботу папа с дядей Мишей вернулись домой совсем навеселе — отмечали развод Дядимишиного заместителя. Это было очень примечательное возвращение: сначала во двор вкатилась папина «копейка», потом оттуда вылезли наши мужчины, зачем-то минут десять с умным видом заглядывали под капот машины, а потом долго скреблись в чужой гараж. Папа шуровал в замке ключами, а дядя Миша покачивался рядом и бурчал: «Дай мне ключ, я сам отк… открою, безрукий ты человек, ик». Мы с замиранием сердца наблюдали за ними из-за занавесок.
— Да что же это такое, — кипятился отец, — замок слом-мался, что ли?
— Юра! — не вытерпев, мама высунулась в окно.
Папа с дядей Мишей одинаково выпятили грудь, подобрали попы и, напустив на себя независимый и по возможности трезвый вид, повернулись к дому передом, к гаражам задом. Долго пытались сфокусироваться на окне, из которого выглядывала мама. Наконец это им удалось. Папа пожевал губами и любезно отозвался: