Билетами на премьеру нас обеспечил дед, папин папа. Театр выделил работникам райкома и членам их семей самые почетные места в партере.
— Надя, — позвонил дед, — мне тут четыре билета принесли на «Отелло», пойдете?
— Мы не пойдем, но дети сходят, хоть какая-то польза для общего развития. А меня на наш доморощенный спектакль не заманишь!
— Эх, дочка, ты не застала Папазяна в роли Отелло. А мне вот довелось насладиться его прекрасной игрой на сцене Сундукяновского театра…
И мама с дедом минут пять вздыхали, вспоминая спектакли прославленных столичных театров.
— Сегодня часам к шести я завезу вам билеты, — обещал дед.
Но заехал он намного раньше. А мама в это время щеголяла по дому в новом французском купальнике, приобретенном у фарцовщика Тевоса за бешеные пятьдесят рублей.
— Вашему папе скажу, что за двадцать взяла, а то он ругаться станет, — решила она. — Деньги в рассрочку заплачу, уже договорилась с Тевосом. Зато в следующий раз, когда мы поедем на море, мне не стыдно будет показаться на пляже.
Купальник был раздельный, очень красивого бирюзового цвета и завязывался тесемками на талии. Мама уже битый час ходила в нем по дому и, каждый раз проходя мимо зеркала, цепляла свое отражение довольным взглядом.
— Французы говорят, что красивая женщина — это роскошные волосы, высокая грудь и длинные ноги. Значит, я — красивая женщина, — приговаривала она.
Мы неотступно следовали за мамой и дико ревновали ее к купальнику в частности и к французам в целом.
Мы неотступно следовали за мамой и дико ревновали ее к купальнику в частности и к французам в целом.
— Но ты все равно наша мама, а не чья-то другая мама, пявильно? — не вытерпела Гаянэ.
— Ну конечно, — мама обняла нас и поцеловала в макушки, — вы мои самые любимые девочки!
И тут раздался звонок в дверь. Мама заметалась по комнате в поисках платья.
— Кого это черти принесли? — ворчала она.
Гаянэ побежала открывать дверь.
— Ма-ам, — крикнула она из прихожей, — это дедушку и дядю Леву черти принесли.
— О господи, — запричитала мама, кое-как влезла в платье и выскочила встречать свекра и деверя.
— Мы на минутку, — рассмеялся дед, — билеты привезли.
— Вы извините Гаянэ, — неловко оправдывалась мама, — сама не понимает, что говорит. Поесть хотите? У нас сегодня борщ.
— Нет, мы уже поели, но от кофе не откажемся, — хором ответили мужчины.
Через несколько минут мама внесла в гостиную поднос с дымящимися чашечками. Дядя Лева задвигал на журнальном столике вазу с фруктами и книги, чтобы освободить место. Мама осторожно наклонилась, чтобы поставить чашечки на стол… и тут случилось такое, о чем она потом долго не могла вспоминать без содрогания.
Когда мама наклонилась и оказалась в самом, так сказать, беззащитном положении, Гаянэ подскочила к ней, подцепила подол ее платья, задрала высоко вверх и крикнула:
— Деда, посмотри, какая у мамы зятница красивая! Как хранцузы любят!
— Хэх, — крякнул дед и густо покраснел. Мама выронила на столик поднос, и резко обернулась.
— Гаянэ, ну как так можно! — возмутилась она.
— Мы ничего не видели, — зачастил дядя Лева. — Не переживай, Надя. И вообще нам уже пора, да, отец?
— Да-да, — засобирался дед, — мы ведь только билеты отдать заехали. Надя, — он упорно смотрел себе под ноги, — в конверте сто рублей, знаю, что денег у вас совсем мало. Купи детям что-нибудь из одежды. И я тебя очень прошу, не говори ничего Юре, а то он снова кинется мне их возвращать.
— Спасибо большое, — растрогалась мама.
И гости, пряча глаза и не откушав кофию, отбыли восвояси. Дядя Лева потом шутил, что дед никаких денег давать не собирался, но зрелище, открывшееся его взору, заставило его раскошелиться.
— Поклянись, что не врешь, — кипятился дед.
— Не буду я клясться, — отмахивался дядя Лева.
— Вот и нечего тогда небылицы рассказывать, — обижался дед.
— Как тебе не стыдно, — долго потом отчитывала свое отражение в зеркале Гаянэ, — мамину зятницу можно показывать только тетечкам, а дядечкам нилизя-а!
На «Отелло» нас повела Ба. Ни мама, ни папа, ни дядя Миша идти на премьеру не захотели.
— О чем будет спектакль? — пытали мы Ба за день до похода в театр.
— О том, как Отелло задушил свою жену Дездемону.
— За что?
— Не за что, а почему. Потому что был ревнивым самодуром.
— Ах-ах, — закатила глаза Манюня, — вон оно как бывает в семейной жизни! Чуть что — и тебя задушили!
Ба мелко затряслась от смеха. Манька, довольная тем, что заставила бабушку смеяться, крепко-накрепко обняла ее.
— Ух тыыы, — прогудела она, — у тебя в животе что-то перекатывается, я слышу.
— Это мои нервы перекатываются, — хмыкнула Ба.
Пока моя подруга прислушивалась, как в животе у Ба перекатываются нервы, я усиленно размышляла.
Мне не давало покоя имя героини пьесы.
— А почему нельзя было назвать ее Ангелиной? Или Анжелой? — наконец спросила я.
Ба с минуту сверлила меня своим фирменным немигающим взглядом. Душа моя тренькнула и ушла в пятки.
— Кого? — наконец спросила она.
— Ну эту… Бездемону.
— Когоооо? — выпучилась Ба.
— Бездемону. Что это за имя такое «без демону»? Лучше сразу назвать человека Ангелиной, разве нет?
Ба всплеснула руками и расхохоталась. Нам с Манюней было непонятно, чего я такого смешного сказала, но на всякий случай мы подобострастно захихикали в ответ.