Но теперь эффект был совсем другим.
В тот раз он смотрел на планету с высоты с холодной объективностью Божества. Вся гигантская планета предстала тогда перед ним всего лишь как маленький шарик, медленно вращающийся в небе, как игрушечная модель планеты с ее тремя континентами, которые напоминали три клинышка величиной с его ноготь. Он тогда осторожно взял этот шарик на ладонь и нежно, с любопытством, прикоснулся к нему пальцем, рассматривая ее с восторгом и любовью; он стоял вне ее, очень далеко от живущих на ней людей.
Но теперь он находился одновременно высоко над планетой и был неразрывно вплетен во внутреннюю реальность ее жизни, которая текла внизу. Он смотрел на нее с высоты и все же был тесно связан с кипучей, бурной энергией миллионов людей.
Он чувствовал, как несется ввысь с беспредельной скоростью сквозь какую?то область верхних слоев воздуха, а во тьме внизу мириады городов, поселков и деревень Маджипура сияют подобно маякам, и каждый город ясно различим и легко узнаваем: колоссальная Гора с ее Пятьюдесятью Городами и Шестью Реками, Замок, прижавшийся к вершине огромной скалы и расползающийся далеко по склонам, а дальше с той же волшебной ясностью вырисовывались Сайсивондэйл, Сефарад и Сиппульгар, Синталмонд, Каджит?Кабулон, Пендивэйн, и Стойен, и Алаизор, и весь остальной Алханроэль. И города Зимроэля были видны так же четко, Ни?мойя, Пилиплок, Нарабаль, Дюлорн, и Кинтор, и их многочисленные соседи. А теперь под ним был Остров, и Сувраэль подходил к нему с юга со своими городами, которых он не видел даже во сне: Толагай, Нату?Горвину и Кесх. Теперь он узнавал каждый из них по внешнему виду, интуитивно, словно к ним прикрепили ярлыки.
Но ему одновременно казалось, что он летит прямо над крышами всех этих городов, так близко, что мог бы прикоснуться к душам их обитателей, как прикасался к вращающемуся шарику планеты в Триггойне.
Мощные струи мысленного излучения поднимались к нему вверх, подобно теплу от дымовых труб, и то, что он ощущал в них, было ужасно. Никакая защитная пленка не отделяла его от жизней многомиллиардного роя обитателей городов. Все выливалось на него могучими волнами. Он ощущал вопли боли, горя и полного отчаяния; он чувствовал страдания душ, совершенно изолированных от душ своих собратьев?людей, словно их заточили в глыбы льда. Он чувствовал сбивающее с толку кипение мыслей, которые двигались в пятидесяти направлениях одновременно, и поэтому они вообще никуда не двигались. Он чувствовал острую боль тех, кто силился разобраться в собственных мыслях и не мог их понять. Он ощущал невероятный ужас тех, кто заглядывал в свою память в поисках собственного прошлого и обнаруживал лишь зияющие провалы.
Снова и снова он испытывал ужас, вызванный внутренней анархией. Он ощущал отчаянное кипение израненных душ. Он ощущал ужас душевной слепоты и стыд душевного умирания. Он чувствовал мрак невозвратимой потери.
Он везде ощущал хаос.
Хаос.
Хаос.
Хаос.
Безумие.
Безумие, да, неодолимая река безумия, разливающаяся по земле подобно отвратительным волнам прорвавшихся сточных вод. Колоссальный упадок, не прекращающаяся катастрофа, сокрушительная сила разверзшегося ада, несущаяся по планете, гораздо более грандиозное бедствие, чем он себе мог представить.
— Мама! — ахнул он. — Мама!
— Выпей это, — тихо сказала Вараиль и протянула ему кубок. — Это всего лишь вода. Просто вода.
Его веки затрепетали, глаза открылись. Он увидел, что сидит на кушетке в кабинете матери, прислонившись спиной к подушке. Белые одежды, которые на него надели, насквозь пропитались потом, и он весь дрожал. Он выпил воду и содрогнулся.
Белые одежды, которые на него надели, насквозь пропитались потом, и он весь дрожал. Он выпил воду и содрогнулся. Вараиль легонько прикоснулась ладонью к его лихорадочно горящему лбу: ее пальцы казались холодными как лед. В противоположном конце комнаты он увидел мать, стоящую со скрещенными руками рядом с письменным столом.
Она спокойно наблюдала за ним.
— Не волнуйся, Престимион, — произнесла она. — Все пройдет через несколько секунд.
— Я упал в обморок?
— Ты потерял сознание. Но ты не упал.
— Вот. Забери это, — сказал он и потянулся к серебряному обручу. Но его уже не было на голове. Он вздрогнул.
— Что это был за кошмарный сон, мама!
— Да. Кошмарный сон. Я вижу такое каждый день.
Уже много месяцев. И мои помощницы тоже. Таким стал этот мир, Престимион.
— Вся планета?
Она улыбнулась.
— Не вся, пока не вся. Еще многое остается здоровым. Ты почувствовал боль самых уязвимых, первых жертв чумы, тех, кто не мог защититься от ночного нападения. Их крики поднимаются ввысь и находят меня, когда я пролетаю в ночи над ними. Какие сны я могу посылать, как ты думаешь, чтобы излечить такую боль?
Он молчал. На это он не знал ответа. Никогда в жизни казалось ему, он не испытывал подобного отчаяния, даже в тот момент, когда Корсибар захватил корону, которая, как ожидал он сам и все остальные, должна была перейти к нему.
Я разрушил этот мир, подумал он.
Глядя на Вараиль, Престимион сказал:
— Ты имеешь хоть какое?то представление, что я испытал, когда надел этот обруч?