В зрительном зале проносится изумленный стон зрителей.
Прямо на камеру, из клубов дыма, навстречу зрителям неторопливо выплывает всадник. Копыта взмыленного коня вырывают из ледяного тумана клочья, раскидывая его по сторонам. Из ноздрей скакуна валит пар. И всадник крепко сидит в седле. И нет у него головы. А в руках острый режущий предмет. Шашка, такая же как у нашего генерала.
Там, где проскакал всадник, — черный пепел. Медленно разваливаются киоски, соскакивает со стен плитка. Я вижу, как меняются очертания массовки. Теперь это не живые люди, а безголовые существа стоят у стен перехода и тянут руки к скачущему всаднику. А он, весь в странном свечении, в развевающемся черном плаще, дергает за поводья, останавливая лютого скакуна у железной клетки. Замахивается острой сабелькой, рубит ни в чем не повинное железо. И под грозным оружием дрожит сталь. Отваливаются от клетки отрубленные куски. Неторопливо, словно замороженные, разлетаются искры.
Я вижу, как невзрачный старший лейтенант высовывается из?за угла клетки и, закрыв от смелости глаза, показывает безголовому всаднику красные корочки. Что?то кричит, широко разевая рот.
Безголовый всадник останавливает на замахе сабельку, склоняется к красной книжечке. Читает внимательно, сверяется с маленькой фотографией, вздрагивает плечами. Может, смеется, а может, плачет. Чешет черной перчаткой то, что осталось от шеи.
Из клетки просовывается рука прапорщика Баобабовой. Она застегивает на запястье задумавшегося Безголового всадника наручники. Второй зубастый кружок опутывает стальные прутья, о которые совсем недавно терлись львы и тигры. Враг пойман, враг заарканен. Враг повержен.
Но нет! Безголовый всадник одним движением сабельки перерубает прочную цепочку. Заносит грозное оружие над головой слегка смелого и бесшабашного старшего лейтенанта, бросившего вызов темной неизведанной силе.
Я втягиваю голову в шею и понимаю, как близко был от смерти.
Безголовый передумывает. Свешивается с нервно переступающего копытами скакуна, как бы смотрит в слегка испуганные глаза и неожиданно гладит меня по непослушным кудрям. После чего осматривает подземный переход отсутствующими глазами, поднимает лошадку на дыбы и срывается в галоп.
Холодный туман мгновенно рассеивается. Массовка приобретает человеческий вид, а подземный переход — вид незаконченного ремонта.
Пленка заканчивается, и по телевизионному экрану бежит белая рябь. Под потолком загорается одинокая лампочка.
Присутствующие молчат. Переживают то, чему только что стали свидетелями.
Первым приходит в себя Угробов. Спрыгивает со сцены, скачет по рядам, расталкивает растерянных полковников, обнимает прапорщика Баобабо?ву. Нет, чтобы сначала меня обнять. Я, может, больше в человеческих объятиях нуждаюсь. Меня совсем недавно какая?то гадость по голове гладила.
Очухивается генерал. Разводит руками, словно спрашивая у народа, как же так? Были факты и нет фактов? Дело разваливается прямо на генеральских глазах? А вот так, товарищ генерал. Чуть было не засудил невинных.
— Требую дополнительного финансирования операции.
Это я. Воспрял духом и наглостью. Теперь, когда все видели, с чем приходится иметь дело отделу «Пи», можно потребовать лишние ассигнования, технику, подкрепление.
Угробов наконец отрывается от бессознательной Баобабовой, бросается ко мне. Долго трясет руку, обещая все возможные блага. Вижу, как за спиной взволнованного капитана потягивается Баобабова. Ее редко кто из жалости обнимает.
Неторопливо спускается в зал генерал. Присаживается рядом, на тринадцатое место. Хмурится, конечно, но оно и понятно. Чуть грех на душу не взял.
— Виноват я перед вами, сынки и дочки, — тяжело вздыхает он, щуря старческие глаза. — Не разглядел героев. Не поверил кристально чистым работникам, кровью и потом доказавшим свою преданность нашему делу. Простите меня, дурака старого. Впредь ни?ни.
Генерал тянет руку, чтобы неуставным рукопожатием искупить вину. Я смущен и взволнован. Не каждый день старшим лейтенантам доводится руки генеральские жать. Цепляюсь за протянутую ладонь и от всего сердца трясу генеральские пальцы. Внимание мое привлекает странный тихий звон. Опускаю глаза и вижу на запястье смущенного генерала обрубок баобабовского наручника с перерубленной цепочкой.
— Что?то не так, сынок?
С трудом отрываюсь от половинки наручников. Смотрю на генерала. И вздрагиваю. У него нет головы. На ее месте огрызок шеи, с красными волокнами мышц, с рваными краями кожи, с торчащим куском позвоночника. Кровь слабыми толчками вытекает из перерубленных вен, капает на колодку орденов и медалей.
Оглядываюсь на полковников. Почему они ничего не делают? Почему не стреляют? Неужели ничего не видят?
Вокруг меня стоят безголовые полковники. И за спинами их Баобабова. Грозит мне пальцем. Она такая же, как все. Безголовая.
— Сынок! Что с тобой?
У сердца звук несущегося по разбитой дождем и ветром проселочной дороге «Москвича». Еще немного, и, кажется, выпрыгнет покашливающий мотор из груди, чтобы навеки успокоить старшего лейтенанта Пономарева Лесика.
— Простите, товарищ генерал. — Я весь в испарине. Нервы, нервы. Если человеку постоянно говорить о безголовых трупах, то рано или поздно он увидит их перед собой. Стоящий передо мной генерал вполне нормален. С генеральской головой, с седой генеральской шевелюрой. Полковники тоже, если не придуриваются, имеют голову на плечах. И даже Мария Баобабова, мой верный товарищ и напарник, вполне баобабовской внешности. Бритая под полный ноль голова, серебряные колечки. Только испуганный амур в памперсе на ее плече спрятал под крыло кучерявую голову. Но амурам положено под крыло прятаться.