Баобабова плюхается рядом. Неудачно набирает полный бронежилет снега. Под шквальным огнем пытается выгрести холодную массу руками, плюет на это, двигается ко мне поближе. Перекрикивает свист пуль голосом спокойным:
— Долго нам так не вылежать. Перестреляют, как курей на насесте. Надо что?то делать. Может, окопаемся, пока не поздно?
— Глубоко не зароемся, да и лопаты забыли с кладбища прихватить. В атаку надо людей поднимать.
— Что? Не слышу.
— Контузило? В атаку, говорю, надо идти. Многих скосит, но наше преимущество только в ближнем бою проявится. Иначе смерть позорная обеспечена.
Машка кивает, соглашаясь. Тщательно прицелившись, стреляет одиночным из автомата импортного прямо в загипсованную ногу Садовника. Тот смешно так подскакивает, чуть барабан пионерский не опрокидывает, но соображает, что красное пятно на гипсе не есть смертельная рана, а заранее договоренный сигнал.
Хорошо видно, как доползает он, приволакивая ногу, к старушке?смотрительнице.
Хорошо видно, как доползает он, приволакивая ногу, к старушке?смотрительнице. Как в трудной и неравной борьбе отнимает у нее древко, с трудом выдергивает его из снега, задирает высоко и машет во все стороны испачканной баобабовскими руками шторой, поднимая человеческие отряды в последнюю атаку. Ведь не зря все попадали носами к знамени. Никто потом не скажет, что не видел приказа. Первых же поднявшихся разрывает в клочья туча пуль. Падают на белый снег окровавленные бойцы. Криком заливается свалка. Гибнут те, кто оказывается самым смелым. Ползут, пытаясь укрыться за крошечными сугробами раненые. Рядом падает Монокль. В его голове несколько маленьких дырочек. И сочится из них кровь. Эх, Монокль, Монокль, как же ты так?
— … — кричит Баобабова, вставая в полный рост. Пули, словно маленькие мячики, отскакивают от бронежилета, застревают в тугих мышцах, рикошетят по чисто выбритой лысине.
О чем кричит эта высокая и сильная девчонка? Что хочет она от слабых и напуганных мужчин? Смелости? Отваги? Равноправия? Зачем пинает меня своими дурацкими, так не идущими к ее длинным ногам армейскими ботинками? Я не желторотый пацан, которого можно вот так, без всякого зазрения совести пинать. Я ведь могу и подняться. В полный рост, в полную грудь, в полные плечи. И сделать шаг вперед у меня хватит еще сил.
И шаг. И два. И три. Как генерал учил.
За мной топочут сопротивленцы. Лишившись лечащего врача и командира, они интуитивно выстраиваются длинной цепочкой за широкой спиной прапорщика Баобабовой. Приходят в себя, огрызаются на непрекращающийся автоматный шквал. Сооруженный на скорую и дурную руку лук — в нормальной обстановке вещь неприемлемая — с поставленными задачами справляется. В сторону ошеломленных Охотников летят острые кисточки, разбрызгивая краску. С тучей не сравнить, но легким облаком деревяшки березовые небо закрывают. И первые жертвы появляются в рядах противника.
Сам видел, высунувшись из?за спины напролом прущей Баобабовой, как меткий выстрел сопротивленца поражает точно в лоб здоровенного Охотника. Как краска, специально разбавленная для большего эффекта, растекается по лицу завоевателя виртуального. Рисованный человек, отбросив в сторону смесь базуки с автоматом Калашникова, за морду хватается. Трет глаза бесстыжие, усугубляя и без того плохонькое положение. Кричит, крутится, другим уклоняться от человеческих стрел мешает. И замертво падает, отравленный ядом Земли, на которую сапог свой коричневый поставил.
Можем, когда захотим!
Ободренные удачей, ребята наши к тактическим боям переходят. Ловят две?три пули, валятся в снег, отлеживаются пару минут, по куску ваты, каждому перед боем выданной, пережуют, и вперед, с новыми залпами.
Кому?то везет, успевает два или три раза удачу испытать. Но и невезучих много. Один за другим падают недолечившиеся, на смерть посланные. А причина одна — считать немногие научились, да и не у каждого часы имеются. Редеют наши ряды, с каждой секундой и с каждым мгновением. И немногие в рукопашной сходятся с противником.
Сопротивленцы, едва к охотникам подступив ближе, чем на два шага, отбрасывают ненужные луки, вытаскивают малярные кисти и, с криками о близком обеде, до которого еще воевать и воевать, сталкиваются с передовыми шеренгами Охотников.
Первой Баобабова в прямой контакт вступает. Выплескивает из импортного автомата последние шарики с краской, укладывает с десяток человечков нарисованных, в рукопашной решает силу духа испытать. За ней следом те рвутся, кто в атаке уцелел.
Стон проносится над свалкой. Воронье испуганное с криками от трупов шарахается. Затягивается солнышко тучами багряными да пурпурными. То не знак с небес, а переменный ветер силой до трех баллов дым от района, что догорает за спиной, на свалку несет.
Я кручусь рядом с Машкой. Хоть с одной стороны надежно прикрыто. А в рукопашной схватке только успевай головой вертеть, замечать все движения, предугадывать все желания противника.
А в рукопашной схватке только успевай головой вертеть, замечать все движения, предугадывать все желания противника. Вот метнулся ко мне с тесаком грузный охотник с глазами черными. Рот в крике распахнут, вроде волнуется, но на самом деле лицо как было кирпичом, так и осталось. Не догадался их создатель эмоций охотникам прибавить, думал, так сойдет.
Как меня и учили, ухожу от колющего удара, перехватываю руку — толстую и на ощупь противную, как поролон клеем облитый — произвожу прием под названием «открытый перелом верхней конечности». Рука охотника не хрустит, трещит просто, как ветка сухая, но виснет безжизненно, словно натуральная. Охотник удивлен, но не уничтожен. Пока размышляю, куда веником своим мазнуть, между мной и нарисованным какой?то сопротивленец дурной просовывается и, хихикая, в рот разволновавшегося захватчика запихивает горсть снега, краской богато сдобренного. Охотник закатывает черные глаза и без слов, рот?то отравой забит, падает безжизненно.