Людей с подобными характеристиками на земле раз, два и обчелся. Если поворошить статистику, непременно узнаем, кто прячется под черной плитой.
Между тем типы, пришедшие вместе со мной поклониться усопшему, совершенно не спешат поклониться. Встают в большой круг и, мелко постукивая голыми пятками о снег, трясут руками, словно на празднике «Здравствуй, солнце». Разом вспыхивают сотни свечей, прилепленных без всякого порядка на крестах, надгробных камнях, а то и просто воткнутых в снег.
— Ни хрена себе! — восхищаюсь я, рассматривая гирлянды. — Бардак, а не праздник!
На меня оборачиваются. Очевидно, я сказал совершенно не то, что следовало. Поэтому приходится объяснять:
— Новенький я.
Меня не слушают, подталкивают к черному камню. Тазик, к которому я уже как бы и привык, отбирают. Зачем, понимаю через секунду. Выливают красную жидкость мне на голову, даже не предупредив. Странно, но предположительно кровь оказывается вишневым вареньем, причем горячим. В морозную ночь особенно приятно принять душ из горячего вишневого сиропа.
Но толпа не останавливается. Силком загоняет меня на черную плиту. Там, на подстилке, лежит белая курица со связанными лапами. В моих руках оказывается острый нож. Стоящий рядом товарищ в капюшоне кивает на бедную курицу и говорит собравшимся, что, мол:
— В этот торжественный для всей планеты час, мы, собравшиеся в этом прекрасном месте слуги Его, приносим в жертву белую птицу…
— Курица не птица, — поправляю я выступающего.
Товарищ благодарит и продолжает:
— …Белую не птицу и слезно умоляем Его прийти к нам, чтобы навести в мире должный порядок и возглавить преданные Ему войска.
Сам не знаю почему, прижимаю курицу коленом и с одного замаха отделяю ее голову от ее же, соответственно, тела. Куриная кровь стекает на плиту, образуя пятиконечную звезду. Тушка курицы убегает за кресты.
А народ вокруг шумит, воет, машет руками. Про то, что слова непонятные говорит, не упоминаю. Я уже понял, что попал в секту сумасшедших, которые нормальных слов знать по определению не могут.
Плита подо мной вибрирует, снег по краям ее .шипит и с невероятной быстротой тает. Мне пятки не прижигает, но чувствую, что в принципе горячо. Я в истерике. Хочу броситься на плиту всем телом, дабы выразить свое почтение Ему, но сопровождающие меня товарищи волокут мой безвольный организм прочь. Вне плиты аккуратно бросают в сугроб. Остыть и прийти в себя.
Я не теряю сознания. Я все вижу и слышу. На уголке черной плиты появляется светящийся прямоугольник, совсем крошечный. Несколько раз моргнув, гаснет, и на его месте высвечиваются незнакомые знаки, явно кабалистической направленности. Следом вереница цифр, снова знаки, несколько строчек латиницы. Под черным камнем рождается чуть слышный короткий писк. Камень вспыхивает голубым сиянием и вдруг изрыгает из себя музыку такую же, как в самолете, где мы с Машкой сутки промаялись.
Из могильной плиты, умеющей вытворять такие занимательные вещи, прямо в голубое сияние выплывает хорошо отесанный кирпич, на одной грани которого легко читается надпись: «Начните церемонию с нажатия этого кирпича». К кирпичу тянется один из приглашенных на тусовку и со всей силой вдавливает его в сияние.
Черная плита с неприятным звуком трескается от центра. Узкие и глубокие трещины, как паутина, покрывают прямоугольный камень. Плита выпучивается, и из?под нее доносится дикий крик.
— Да что это такое? — спрашиваю я сам себя, понимая, что в мире происходят невероятно неправильные вещи. Если дурость со свечами и тазиками как?то вписывается в реальность, то горбатая надгробная плита, под которой кто?то неведомый вопит, не лезет ни в какие уголовные рамки.
Окружившие корчащуюся плиту сумасшедшие, подбадривая того, кто под плитой, вопят во все гланды:
— Дыши! Дыши!
— Еще немного!
— Тужься! Тужься!
В центре плиты взрывается стеклянной щебенкой фонтан. Летит во все стороны каменная шрапнель. И в центре поломанного надгробного камня высовывается страшненькая такая рука.
— Это надо немедленно прекратить, — шепчу я и хватаю за рукав ближайшего сумасшедшего. — Товарищ, где здесь телефон?
Капюшон временно задержанного за рукав поворачивается. И на меня смотрит, кто бы мог подумать, прапорщик Баобабова собственной персоной. Знакомого до каждой липучки бронежилета не наблюдаю. Армейских ботинок тоже. Машка босиком, в мешковине. Страшное подозрение возникает в умной лейтенантской голове.
— Ты?.. С ними?.. Как же ты могла?
Мария Баобабова, сотрудник отдела «Пи», крутит пальцем у виска:
— Лесик, ты совсем или понемногу? Куда с ними? Между прочим, я тоже показания читаю. И капитан просматривает. Вон он у березок. Так что ручонками не балуй.
Вижу капитана. Угробов стоит, прислонившись плечом к статуе плачущей девы без ребенка, смолит одну за другой сигареты, прикуривая их у натыканных вокруг свечек. Взгляд его заинтересован, но паники не замечаю. У капитана Угробова выдержка железная. А то, что он шарит рукой по ребрам в поисках любимой кобуры, еще ни о чем не говорит.
Успокаиваюсь. В самом деле, что это я? Читать показания спокойно и то не могу.
Баобабова толкает меня и говорит: