Человек неслышно пробежал вдоль забора, втягивая носом пропахший мертвечиной воздух, и нырнул в заблаговременно вырытый лаз. Кровь бросилась в голову в предвкушении настоящей охоты. До этого он лишь разрывал лисьи норы, но теперь, наконец, пришла пора наведаться в жилище кое?кого покрупнее лисы.
Прокравшись по двору, человек забрался под помост, и затаился, выжидая.
Глава 40
Увидев розовенького, гладкого, радушно улыбающегося Прошина, Вольский снова испытал острое желание удушить эту гниду на месте. Но вместо того, чтобы вцепиться Валентину Васильевичу в горло, он поздоровался и поблагодарил, когда Прошин пригласил пройти в дом.
— Представь, что это сделка, — велел себе Вольский.
В сущности, это и была сделка. Он не удавит Прошина на месте в обмен на Соню.
— Представь, что это просто деловые переговоры, — снова велел себе Вольский.
Таких переговоров ты провел сотни. Ты это умеешь.
Это он и вправду умел. Умел и любил. На этом, собственно, весь его бизнес строился. Прикупая очередное предприятие, следовало блефовать, сбивать цену, делать скучное лицо, не выказывать заинтересованности. Проворачивая сногсшибательно выгодную сделку, надо было страдальчески заводить глаза и цокать языком: «Господа, это грабеж, вы пользуетесь тем, что этот комбинат мне действительно очень нужен». Для него это была любимая игра, вроде покера, только куда более увлекательная. Здесь полагалось притворяться, прятать себя настоящего, никому не показывать. А это Вольский умел превосходно. Этим он занимался всю свою сознательную жизнь, с тех пор, как в детстве понял, что настоящий он недостаточно хорош, что такого, как есть, его никто не полюбит.
Сейчас это тоже была игра. На кону стояла жизнь Сони, которая была куда ценнее, чем жизнь самого Вольского. И показать, как немыслимо высоки ставки — значило проиграть. Если он проиграет, Соня умрет. Значит, проиграть нельзя.
Кажется, великий агент 007 умел по желанию останавливать сердце? Блестящий Джемс Бонд, победитель негодяев, весь в белом, с бокалом мартини в одной руке и пистолетом — в другой.
Кажется, великий агент 007 умел по желанию останавливать сердце? Блестящий Джемс Бонд, победитель негодяев, весь в белом, с бокалом мартини в одной руке и пистолетом — в другой.
Подходя к дому Прошина, Вольский приказал своему сердцу остановиться. Он заставлял свое сердце останавливаться много лет, каждый день. Заставлял его умирать, не биться, не чувствовать. Заставлял годами жить без любви. Это было трудно, больно, но — возможно. Сейчас Вольский приказывал сердцу остановиться в последний раз. Если все получиться, сердце сможет биться и любить свободно. Если нет — оно умрет. И Бог с ним. Без Сони Вольскому не нужно сердце.
Итак, он приказал сердцу остановиться. Игра началась, и ближайшие несколько часов работать предстояло только и исключительно головой. Порог прошинской избы на курьих ногах переступил не замученный Вольский с израненной в кровь душой, а беспечный, блестящий, непревзойденный Джемс Бонд. Весь в белом. С воображаемым бокалом мартини в руке и продуманными ходами, убийственными, как меткие выстрелы агента 007.
Едва увидев Прошина, Вольский почувствовал холод в затылке и понял, что нельзя врать. Потому что Прошин — повелитель мертвых — это сразу узнает. С того момента, как Вольский заглянул на ту сторону, откуда приветливо махали ему мертвые руки и неживые голоса шелестели «ты с нами, скорее, иди, ты с нами», у них с Прошиным (повелителем мертвых) установилась странная связь. Об этом знал Прошин, об этом знал Вольский, и от этого было никуда не деться. Так что Вольский не стал врать.
— Я приехал к вам, Валентин Васильевич, с деловым предложением, — заявил он с порога. Уселся на табурет, заложил ногу на ногу и закурил.
— Что за предложение? — поинтересовался Прошин.
— Видите ли, — сообщил Вольский скучным голосом — Ко мне попало письмо покойного господина Качанова, бывшего агента КГБ, в свое время приставленного для наблюдения за вами. В своем письме Качанов очень подробно излагает суть ваших экспериментов. По этому поводу у меня есть предложение — сугубо деловое. Но сначала я намерен потребовать объяснений.
Пока все шло правильно. Акула капитализма Аркадий Вольский приехал к Прошину с предложением, но сперва этот жадный и хитрый человек требует объяснений. Утром деньги, вечером стулья. Можно и наоборот: вечером деньги — утром стулья. Но деньги вперед. Чистый бизнес, ничего личного.
Прошин повел носом, глубоко втянул воздух, прикрыл глаза. Вольский говорил правду. Пока он говорил правду. Пока не врал, хотя что?то там такое мелькало на заднем плане, что?то тревожное.
— Каких вы хотите объяснений? — поинтересовался Прошин.
— Я хочу знать, была ли авария, в которую я попал, случайной, связано ли с вашими экспериментами то, что я чуть не умер в больнице, и, наконец, является ли следствием ваших экспериментов плачевное состояние, в котором сейчас находится госпожа Богданова.
— А что с госпожой Богдановой? — спросил Валентин Васильевич.
— Госпожа Богданова в больнице, в крайне тяжелом состоянии, — пояснил Вольский — Врачи не в состоянии справиться с болезнью. По самым оптимистичным прогнозам ей осталось жить несколько дней. Я считаю себя обязанным принять в ее судьбе некоторое участие, поскольку именно благодаря Софье Игоревне остался жив. Так что жду объяснений. Условия моего предложения, которое может оказаться очень выгодным не только для меня, но и для вас, зависят от того, насколько эти объяснения меня удовлетворят. Должен сразу предупредить: даже не пытайтесь предлагать мне чай. И не делайте резких движений. В ста метрах от дома стоит моя машина. У водителя — приказ: если я не позвоню через час и не сообщу ему, что все в порядке — вызывать боевиков, если не вернусь через два часа — дать им команду взорвать всю вашу лавку к чертовой матери вместе с вами, уважаемый.
— Что ж, — пожал плечами Прошин — Вы умный и предусмотрительный человек. Признаться, жаль, что вы больше не являетесь моим пациентом. Итак, объяснения. Разумеется, вы их получите. Давайте, дорогой Аркадий Сергеевич, пойдем по порядку. Начнем с аварии. Это случайность, но случайность для меня очень счастливая, да?с. Я, видите ли, в своих исследованиях за последние годы очень сильно продвинулся. Я научился возвращать пациентов к жизни в лабораторных условиях. Увы, ненадолго, совсем на короткий срок. В ряде случаев они возвращались в исходное состояние на десятый — двенадцатый день. Максимальный срок — три недели. Но и это — громадный успех, к которому я шел более двадцати лет. Однако для дальнейших исследований требуется финансирование. Конечно, практически все пациенты, не имеющие близких родственников, составляют завещания в мою пользу. Но к большому моему сожалению, в основном это малообеспеченные люди. Ну что они могут после себя оставить? Сберкнижку с десятью тысячами рублей? Бабушкино обручальное кольцо? Дачу на шести сотках? Вы же понимаете, это несерьезно. И тут в больницу попадаете вы! Господи! Поразительная, небывалая удача! Знаете, ирония в том, что в ночь аварии я был совсем рядом, на поляне, работал. У меня было два новых пациента. Позже я узнал, что мы с ними проходили совсем рядом с вашей машиной, когда вы лежали без сознания. Я чуть локти не искусал: пойди мы по другой дороге — все решилось бы сразу, быстро и безо всяких хлопот. Но, увы, в тот раз мне очень не повезло. Вас нашли, отвезли в больницу, а я был выходной, и узнал обо всем только на следующий день. В итоге этот день промедления дорого мне обошелся. Да?с… — Прошин покачал головой, задумался на секунду, и продолжал.