— Погодите, — потерла Дуся переносицу, — Чего?то я тут не понимаю… Выходит…
Она прикрыла глаза. Вот тебе и народные сказки, черт побери. Определенно выходило, что никакие это не сказки, а самая, что ни на есть правда. Все на самом деле. И милейший доктор Прошин, угощающий ее чаем с вареньем домашнего приготовления — на самом деле хозяин живых и мертвых.
«Может, он просто сумасшедший» — с надеждой подумала пламенная Слободская. Может, если его сейчас огреть табуреткой по башке, связать полотенцем и свезти в ближайшую дурку, все вернется, станет на свои места, мир снова будет простым, реальным и привычным…
Если бы дело касалось только сбежавшего трупа тридцатилетней давности и грустной истории профессора Покровского, Дуся так и поступила бы. Но была еще Соня, медленно умирающая в больнице. Значит, если есть надежда — хотя бы самая маленькая — что доктор Прошин в состоянии ей помочь, его нельзя вязать полотенцами и тащить в дурку. Определенно, дать Прошину табуреткой по башке — не лучший выход из положения.
«Беда в том, — подумала Дуся — Что он, конечно, законченный псих. Но ко всему прочему этот псих — еще и хозяин живых и мертвых».
Пламенная Слободская чувствовала себя Алисой в стране чудес. Но ее страна чудес была не только безумной. Она, к сожалению, была еще и всамделишной. В этой настоящей стране недобрых чудес Дуся вдруг стала совсем маленькой и абсолютно беспомощной. Как там у Кэрролла? Пузырек с надписью «Выпей меня»? По вкусу лекарство напоминало жареную индейку, ванильное мороженое и ананасы? Если разом опорожнить пузырек с надписью «Яд», рано или поздно почувствуешь легкое недомогание? Да, в книжной стране чудес все именно так и происходило. Но не здесь. Здесь не было пузырьков с этикеткой яд, и не было бутылочек с приклеенной к горлышку запиской «выпей меня». А на вкус все было совсем обычное: просто черный цейлонский чай с домашним вареньем. Никаких инструкций по применению, никаких табличек «Не влезай, убьет!». Просто Дуся Слободская пришла в гости к милому доктору Прошину, попила чаю за разговором, а потом, когда думала, не дать ли ему по башке табуреткой, обнаружила, что не может не то что рукой — пальцем пошевелить. Нет, она не сделалась маленькой. Будь Дуся ростом с ноготь, превратись в дюймовочку, она бы вылезла отсюда, из этого жуткого дома, через замочную скважину, проскочила через щелку в высоченном заборе, спряталась бы в густой траве, улетела, оседлав мотылька, на волю.
Туда, где люди смертны, а оттого радуются каждому дню, согревают близких своим теплом, чтобы не закоченели, не превратились в нежить с мертвыми глазами. Увы. Она не сделалась маленькой. Она была по?прежнему девушкой среднего, 165 сантиметров, роста, размер ноги — 37 с половиной. Размер бюстгалтера — Б, джинсы 34, но иногда можно втиснуться и в 32. Если три дня есть тертую морковь. Но сейчас Дуся не смогла бы есть тертую морковь — губы не слушались ее, рот был будто запечатан воском. Она не могла даже моргнуть, скосить глаза в сторону, посмотреть, кто там ходит у нее за спиной осторожными шагами хищника. Она могла только сидеть на табурете, и слушать, что говорит доктор Прошин — хозяин живых, повелитель мертвых. Милейший доктор Прошин, черт знает чем напоивший ее. Очаровательный человек, который собирается — видно, видно по глазам, что собирается — сделать с ней все самое жуткое и отвратительное, что только бывает на свете. Все то, что видится в страшных снах, все то, что в реальной жизни с тобой случиться никак не может, потому что это было бы слишком дико…
Прошин, между тем, говорил не умолкая. Похоже, за тридцать лет, прошедшие с тех пор, как хвостовский дед передал ему все свои чины и обузы, Валентин Васильевич вдоволь намолчался, и теперь рад был слушателю.
«Может, он меня напоил этим своим парализующим чаем специально, чтобы я слушала его, не могла перебить, сказать, что мне пора, мама ждет, и уйти, не выслушав до конца?» Если бы Дуся могла улыбаться, она бы сейчас улыбнулась собственной странной мысли и собственной наивности. Она же взрослая девушка! Все хуже. Намного хуже. Если смотреть на вещи реально, то в лучшем случае (в самом, самом лучшем) она повторит судьбу Профессора Покровского.
Глава 37
Профессор Покровский приехал в Заложное через неделю после визита Прошина в Хвостово. Лучше бы он вовсе не приезжал, энтузиаст чертов. Был бы жив, растил бы дочь, и не пришлось бы несчастной вдове обивать потом пороги КГБ и ФСБ в поисках мифических врагов и зложелателей. Прошин рассказал Дусе то, о чем Слободская, практически наизусть выучившая Зеленина, уже и сама начала догадываться. Не зря на Руси заложных покойников хоронили, подрезав пятки, поломав хребет, проткнув грудь колом, и зашив незрячие глаза.
Не зря закапывали их на перекрестках, чтобы не нашли дороги домой. Не зря боялись, что придет упырь, усядется за печью, да и не встанет, пока все, кто рядом, не перемрут. И это никакие не сказки, что к кому заложный покойник повадился — и сам не жилец. Это — на самом деле.
Увидев, как профессор Покровский орет на главврача, требуя карту исчезнувшего больного, Прошин понял: этот не остановится. Он ученый, исследователь, ищейка по натуре. Он будет рыть носом землю, пока не докопается до правды. И тогда для Прошина все будет кончено. Все его надежды будут похоронены, причем похоронены по всем правилам — с подрезанными пятками, лапником на одну сторону, на перекрестке, без надежды на воскрешение.