В вятской легенде покойный, но не успокоившийся колдун говорит своему внучку: «Вот в эдаком?то месте стоит сухая груша. Коли соберутся семеро да выдернут ее с корнем — под ней провал окажется; после надо вырыть мой гроб, бросить в тот провал и посадить опять грушу: ну, внучек, тогда полно мне ходить!». Что ж, если у Дуси появится знакомый колдун, или кто?нибудь из редакционных сотрудников повесится в ванной, она будет знать, как поступить с телом. Она теперь хорошо подкована и лично проследит, чтобы несчастному трупу подрезали кожу на пятках и набили туда щетины.
А если вдруг наступят в Москве лютые морозы, случится засуха или пройдет цунами, Дуся немедленно побежит на кладбище, и выкинет какого?нибудь самоубийцу из могилы, поскольку народные рассказчики считают, что подобные бедствия вызывает нечистый покойник, похороненный вместе с чистыми.
Помимо этого она прочитала, что у древних русичей лучшим способом похоронить заложного так, чтобы потом не ходил, считалось сжечь его на погребальном костре. Но Дусе от этого не было никакой пользы. Равно как и от рекомендаций свистеть в свисток при встрече с живым мертвецом. Что она, милиционер, что ли, в свисток свистеть? Да и поздно: Соня со своим покойником (если, конечно, причина ее болезни именно в этом) уже где?то встретилась. А что теперь делать, Зеленин не писал.
Дуся снова закурила. Темнота за окном сменилась серенькой утренней хмарью, а она так ничего толком и не узнала.
Возможно, причиной болезни профессора Покровского и ее подруги Сони стала встреча с живым мертвецом. И что? И ничего. Внятных советов, как больного вылечить, Дуся у Зеленина не нашла. Все, что могло пригодиться, она выписывала на отдельный листок. Но получилось удручающе мало. Единственная внятная рекомендация — из Вятской губернии. Там при некоторых болезнях бросают на перекрестки трех дорог, где полагалось хоронить заложных покойников, деревянную куклу, со словами: «Не меня ешь, не грызи! ешь это!». Вроде бы иногда помогает.
Что же делать, что делать, что делать?
В сущности, Дуся прекрасно знала, что делать. Она знала, например, что ни в коем случае нельзя напрягать сейчас голову. Надо, чтобы информация переварилась, надо поставить себе задачу, и забыть про все. Если решение есть, через некоторое время оно всплывет на поверхность.
Все было хорошо, кроме того, что решения у Дуси в голове могло не оказаться. К тому же некоторое время — это иногда день, а иногда — три недели. И если коротенькое некоторое время — день, два, может — три, у нее было, то некоторого времени побольше, возможно, и не было.
Впрочем, ничего другого все равно не оставалось. Дуся прошаркала на кухню, выпила чаю, чмокнула Лерусю, буркнула нечто нечленораздельное в адрес Веселовского (он был тут как тут — свеженький, умытый, уплетал за обе щеки омлет с грибами), и отправилась спать. Только заснула — затрещал под ухом телефон. Звонил Андрей Петрович, фээсбэшный пресс?секретарь.
— Я тебе, дорогая, все нашел, — бодро забасил он в трубку — Можешь ко мне заехать?
Разумеется, Дуся могла. Сейчас она могла, как никогда. Через сорок минут Слободская уже сидела у фээсбэшного Андрея Петровича в кабинете и листала копии донесений тридцатилетней давности, которые он исключительно из чувства личной симпатии к Дусе отыскал в архиве бывшего комитета госбезопасности. По счастью, грифа «Совершенно секретно» на донесениях не было.
Разумеется, странной смертью знаменитого профессора органы заинтересовались. Тем более, что вдова его написала заявление. Тем более, что генералу Белову профессор перед смертью говорил об опасных экспериментах. Однако, расследование никаких результатов не дало. Иностранные резиденты и агенты мирового империализма, по всей видимости, к смерти профессора ни малейшего отношения не имели. Никаких опасных экспериментов в Заложном не проводилось. Паталогоанатом Прошин, которого профессор поминал перед смертью, тоже оказался на поверку лояльнейшим гражданином, ни в каких порочащих связях незамеченным. Предвидя, что дотошная мадам Слободская начнет копаться глубже, Андрей Петрович подготовил коротенький отчет о фигурантах этого старого дела. Всего около дюжины фамилий. Напротив большинства значилось «скончался». Ничего удивительного, тридцать лет прошло. Судя по отчету, в живых на сегодня оставалось только двое: старший лейтенант Андрей Качанов, наблюдавший за паталагоанатомом Прошиным в Заложном, и сам паталогоанатом.
Качанов уволился со службы сразу же по окончании дела, и в настоящий момент проживает в Святозалесском монастыре под именем брата Иннокентия. Валентин Васильевич Прошин, бывший патологоанатом Заложновской больницы, на сегодняшний день являющийся ее… Главврачом?!
Пламенная Слободская захлебнулась чаем, закашлялась, и коричневые брызги полетели на бумагу. Она еще раз лихорадочно пролистала отчеты. Вот оно! Записи генерала Белова о беседе с умирающим профессором Покровским. «… Говорил несвязно, некоторые слова невозможно расслышать…. Плошин… Заложново… Фамилия Плошин или Прошин. Может иметь отношение к делу».
Может иметь отношение. Может иметь. Да уж конечно может. Во всяком случае, к тому бреду, который произошел с ними в Заложном, Прошин отношение точно имел. Вот значит, как фамилия милейшего Валентина Васильевича.
Вот оно что…
Слободская кинулась к сумке, и, чуть не с головой нырнув в ее недра, принялась рыться, как собака, отыскивающая спрятанную на черный день мозговую кость. Черт, да где же… Куда она ее дела…