Настоятель, узнав, что Федор Иванович желает пожертвовать, сделался исключительно ласков, и выразил сильнейшее желание выполнить любую просьбу уважаемого гостя.
Уважаемый гость сообщил, что наслышан о святости монастыря, и даже случайно узнал, что здесь обретается бывший сотрудник органов госбезопасности. Разумеется, ничто лучше не подтверждает слухи о святости настоятеля, чем его умение обратить в истинную веру и наставить на путь такую гадину.
Федор Иванович робко попросил о встрече с отцом Иннокентием. Уж больно хочется лично поглядеть на чудо перевоспитания. Тут отец настоятель опечалился, и сообщил, что осуществить это не представляется возможным: отец Иннокентий, более двадцати лет проживший в своей келье, скончался. Послезавтра будет девять дней. Похоже, двадцать лет апостольской жизни не искупили грехов отца Иннокентия: смерть его была странной и страшной.
В пятницу ночью монахов разбудили дикие крик, несущиеся из кельи Иннокентия. Сбежавшись на шум, братья обнаружили его забившимся в угол и безнадежно мертвым. Лицо отца Иннокентия выражало крайний ужас, глаза были выкачены из орбит. Лишь благодаря таланту монастырского бальзамировщика этому лицу удалось придать выражение кротости и смирения.
Федор Иванович, само собой, поинтересовался, не знает ли настоятель, что за тяжкие грехи обременяли душу бывшего кэгэбэшника. Настоятель долго рассказывал про тайну исповеди, но в конце концов неким иносказательным образом дал понять Федору Ивановичу, что брат Иннокентий в прошлом сгубил массу народу, сотрудничая с пособниками антихриста на земле.
Пока Федор Иванович беседовал с отцом?настоятелем, подошло время обедни, и отец, тысячу раз извинившись перед дорогим гостем, ушел служить службу, предварительно попросив служку проводить Федора в трапезную.
В трапезной было тихо, солнце светило в окна, где?то за стеной гремели посудой невидимые повара, вкусно пахло щами и пирогами, словно у бабушки в деревне. Тихая женщина в темном платке принесла Федору Ивановичу миску с грибными щами и тарелку с расстегайчиками, кивнула, и снова исчезла. Увлекшись щами, Федор не заметил человека, усевшегося напротив, и вздрогнул, услышав глубокий бас:
— Благослави вас Бог!
Федор поднял голову от миски. Перед ним восседал осанистый чернобородый мужик в щегольских, вороненой сталью отливающих очках.
— Слышал, вы брата Иннокентия в миру знали? — пробасил мужик.
— Не я, мой отец, — соврал Федор, дожевывая кусок пирога.
— Хороший был человек, только напуганный сильно, — неспешно пророкотал его визави — Не помешаю вам?
Федр затряс головой:
— Что вы, прошу.
Чернобородый махнул рукой. Явилась та же тихая женщина с миской щей и для него. Они с Федором разговорились. Бродач оказался доктором философских наук, уставшим от треволнений большого мира, и теперь исполняющего в монастыре обязанности кастеляна.
Брат кастелян сообщил, что был последним, кто беседовал с Иннокентием, и по просьбе Федора Ивановича, который все напирал на отцовскую привязанность к старому другу, подробно рассказал о событиях, предшествовавших смерти несчастного Качанова.
По словам кастеляна за день до странной кончины бывшего агента госбезопасности в монастырь пришел убогий странник, каких по осени стекается сюда десятками. Но этот был особенный. Он не кривлялся, не просил милостыню, не приволакивал ногу. Просто вошел в ворота, и сел на скамью у стены. Был странник высокий, крепкий, ни слова не говорил. Только шумно втягивал носом воздух. Глаза его были черны, и отцу кастеляну, читавшему требник на соседней скамье, сперва даже показалось, что глаз у странника вовсе нет, а зияют на лице пустые глазницы. Странничек все сидел, поводя носом, и через некоторое время почудилось кастеляну, будто тянет от соседней скамьи чем?то нехорошим: то ли подвальным холодом, то ли сырым мясом. Вскоре на чернобородого философа накатила такая глубокая беспричинная тоска, что он решил удалиться в келью. Уходя, оглянулся, и увидел, что странник тоже зашевелился.
Вскоре на чернобородого философа накатила такая глубокая беспричинная тоска, что он решил удалиться в келью. Уходя, оглянулся, и увидел, что странник тоже зашевелился. По двору шел к трапезной отец Инокентий, и странный человек, поведя носом в его сторону, будто что унюхав, встал, размашисто зашагал следом.
Когда кастелян пришел к вечерней молитве, он обнаружил, что странник этот стоит чуть позади брата Инокентия. Инокентий обернулся, сморщился, как от сильной боли, тоска застыла в глазах.
Вечером он тихонько вошел в кабинет кастеляна, попросил бумаги и конверт. Руки у отца Иннокентия заметно дрожали, на щеках горел лихорадочный румянец. На вопрос кастеляна, уж не заболел ли он часом, бывший кэгэбэшник отвечал, что наверняка скоро умрет, но это хорошо, потому что тогда он освободиться, и сможет рассказать правду. Это парадоксальное рассуждение поразило кастеляна. Он решил, что отец Иннокентий по старости лет расстроился умом, и, выдав несчастному конверт и бумагу, лег спать.
А ночью монахов разбудил страшный предсмертный крик старца. Когда они вбежали в келью, Инокентий с перекошенным лицом сидел, забившись в угол постели. Конверт и пустой, нетронутый лист бумаги валялись рядом.