На входе сидел консьерж, похожий на генерала, посереди вестибюля бил фонтанчик, лифт открывал сверкающие двери с деликатным звоном. Соня вышла на последнем этаже. Перед ней был небольшой холл, напоминающий скорее загородную гостиную из какого?нибудь буржуйского кино. Ковры, кресла, пальмы, ваза с хризантемами на кривоногом столике… И всего одна дверь без номера. Соня остановилась посреди всего этого великолепия, не зная куда пойти. Тут дверь распахнулась, и в проеме появилась величественная пожилая дама, точь?в?точь британская королева?мать.
— Вы медсестра? — спросила королева?мать у Сони.
Соня кивнула, и переступила с ноги на ногу. Она неожиданно вспомнила, что шлепала от метро по грязи, и все ботинки теперь все в отвратительных соляных разводах.
— Вы медсестра? — спросила королева?мать у Сони.
Соня кивнула, и переступила с ноги на ногу. Она неожиданно вспомнила, что шлепала от метро по грязи, и все ботинки теперь все в отвратительных соляных разводах.
— Проходите, — разрешила дама.
Соня прошла. Неловко выпутываясь из пальто, она краснела, и чертыхалась про себя. Ботинки, еще вчера казавшиеся новыми и модными, сейчас, на блестящем паркете, выглядели убого. И пальто, оказывается, вытянуто на локтях. Да и самой Богдановой, если честно, здесь совсем не место. По такой квартире должна порхать мотыльком длинноногая блондинка в шелковом пеньюаре…
«Да пошло оно все! — подумала Богданова — Плевать я хотела. Я пришла по делу, и пусть мне спасибо скажут».
— Где пациент? — спросила она.
— Проходите, — велела королева?мать — Он сейчас освободится. Может быть, вы пока выпьете чаю? Или кофе?
Выпить горячего чаю, а потом — крепкого кофе, было бы здорово. Может, Соня хоть чуть?чуть согрелась бы, может, почувствовала бы себя не такой мертвой, обескровленной. Но то ли гонор взыграл, то ли глупость, а от чая, равно, как и от кофе, медсестра Богданова отказалась. Спросила только, где можно вымыть руки. Королева?мать проводила ее в огромную, как бальный зал, ванную, кусок которой был отгорожен темным стеклом, и за этим стеклом виднелись деревянные скамейки, печка с камнями и ковшики.
«Сауна» — догадалась Соня.
Вымыла руки, посмотрела на себя в зеркало (напрасно посмотрела, лучше бы не видеть эти синяки под глазами), не утерпела и, пооткрывав флаконы с притертыми пробками, понюхала разноцветные соли. От рук приятно пахло каким?то очень дорогим и очень мужским мылом. Когда Соня вышла из ванной, королева?мать уже поджидала ее у двери.
— Пойдемте, — сказала она.
Медсестра Богданова прошла, куда велено, и задохнулась, будто ее крепко ударили в солнечное сплетение. На диване, со всех сторон обложенный бумагами и телефонами, сидел Вольский — бледный, надменный, с забинтованной рукой.
Это было слишком. Соня была не готова. Ее заколотило, запекло щеки, и комната поплыла перед глазами.
— Здравствуйте, — пролепетала она.
Вольский кивнул, не глядя, лег на диван, закатал рукав.
Что она должна делать дальше? Ах да, капельница…
Соню так трясло, что она боялась не попасть в вену. Ничего, попала. Повезло. Лекарство медленно закапало из флакона. Китайская пытка водой. По одной капле, каждые несколько секунд. Два часа. Два часа она будет сидеть здесь, рядом с ним. Пока капли не закончатся.
Как она будет целых два часа скрывать плещущую через край радость, на которую не имеет никакого права? Что делать? Под стол залезть? Сказать, что у нее расстройство желудка и запереться в туалете?
Все, что она хочет сейчас — это смотреть на него. Нет, черт, зачем врать. Прижаться, зарыться в шею, держать так все два часа. Нет, три. Сколько угодно. Все, что она сейчас хочет, написано у нее на лбу. В этом Софья Богданова была уверена на сто процентов. Она отвернулась, и принялась твердить свое заклинание: «Богданова, будь гордой, не будь дурой, Богданова, будь гордой, не будь дурой».
Наверное, она заснула. Да заснула, конечно. Во сне светило солнце, Соня шла по цветущему лугу, и Вольский спешил ей навстречу. Подошел вплотную, заглянул в лицо, сказал строго:
— Нельзя быть такой дурой. Прекрати думать обо мне!
Соня заплакала, и открыла глаза.
В комнате было темно, и Богданова не сразу поняла, где находится. Она лежала, ей было тепло. Соня повернула голову и осмотрелась. Комната огромная, незнакомая. Она сидит в кресле, накрытая пледом, под ноги подвинута банкетка… Дверь приоткрыта, из соседней комнаты льется золотой свет.
Черт, это ведь она у Вольского. У Вольского дома. Она здесь заснула!
Надо было срочно убираться. Прямо сейчас. Соня шевельнулась в кресле, банкетка загрохотала по паркету, и тут же в дверях появился Вольский — темный силуэт на золотом фоне. Потом дверь закрылась.
Снова было темно. Снова было не стыдно. Снова возникла между ними та же странная близость, что и в заложновской больнице.
— Проснулась? — спросил Вольский совсем близко.
Они опять были на ты. Это неправильно, нельзя, глупо.
Соня попыталась встать, но затекшие ноги не слушались. Сбежать не вышло. Она уперлась головой в подлокотник кресла, и заплакала. Вольский опустился рядом на ковер:
— Что с тобой?
— Ноги затекли, — сказала она, хлюпая носом. Было стыдно, жалко себя, дуру, и грустно, что все не слава Богу…