Вот страсть?то! Куда его деть? Была бы баба местная, так родне бы отдала, пусть решают. Ну, положим, с утра побежать к пастору, исповедоваться, рассказать все, как было, предъявить тело и отродье и снять с ума непосильную ношу. Пусть они сами его истребляют, берут на душу грех во спасение.
Будь у нее поменьше времени на размышление или стой кто?нибудь за ее плечом, так бы Ува и поступила. Но буря выла за окном, гудела печь, оранжевый свет огня становился понемногу все краснее, и Ува как?то понемногу стала вновь обретать привычную способность рассчитывать только на себя.
Но буря выла за окном, гудела печь, оранжевый свет огня становился понемногу все краснее, и Ува как?то понемногу стала вновь обретать привычную способность рассчитывать только на себя.
Ничего хорошего от вмешательства пастора ждать не приходилось. Незнание в глазах церкви не освобождало от ответственности. Ну, положим, от сорока чтений «Богородицы» с земными поклонами в пояснице Ува не переломится, однако было у нее подозрение, что на сей раз поклонами святой отец не ограничится. По всему видать, Ува влипла крепко. Без пожертвований не обойтись. А когда речь шла о мирском благе, пастор одними лишь сухими корками не довольствовался. Вытрясут последнее, ироды, честным трудом накопленное, и хорошо, коли вовсе не запретят христианских детей на свет принимать. Ему?то ведь, безбрачному старцу, нет что бабе в этот час помогать надобно. Ему важней, что неведомая тьма к ней прилипла. А там… не хватало еще, чтобы пошла о ней черная молва пособницы чуждых сил. Станется, дождется она отводящего знака в свой след, злого трусливого шепотка, а то и камня в спину от деток, цветов жизни.
Нет без ремесла одинокой женщине не прожить. А стало быть надобно сделать так, как будто и не было ничего. Не скреблась слабеющая рука в дверь ее домика на отшибе, не принимала она сегодня в мир новую душу. Метель за окном, лес рядом. Никто носа не высунет, и следы к утру скроет. Обрядить мертвую как она была, взвалить на сани, отвезти на полмили в лес. Не дошла, мол. Жаль, пуповину дитю обрезала. Видно, что роды принимали. Да, впрочем, если рядом с матерью положить, так волки к утру так похоронят, что никто и не догадается, что тут кто?то третий участвовал. Да и был ли младенец… Вон она какая махонькая и молчит, умница.
Ува взяла подушку. Задушить было проще, чем оставить голенькую на морозе. Как?то… ну не по?христиански, что ли, не говоря уж о том, что вдруг все?таки закричит, выдаст.
Барабанный стук в дверь заставил ее выронить подушку и потерять все нити разом. Пока она металась по горнице, пытаясь сообразить, что ховать, что оставить, громкий женский голос за дверью клял ее на чем свет стоит. С перепугу она даже не узнала подругу. Потом махнула рукой и впустила, решив сказать как есть, но умолчать о главном. Нелегкая принесла самый длинный язык в округе.
Не такие уж они на самом деле и подруги были. В самом Деле, какая она ей, добропорядочной повитухе, подруга, эта беспутная Ида из придорожного кабака! Разве что денежки у нее водятся и услуги ей иногда нужны такие, о каких на исповеди и то иной раз постыдишься признаться. Так и якшались, к обоюдной выгоде.
— Ох! — весело сказала та, отряхивая снег у порога. — Вот это метель — с ноженек валит, глазыньки залепляет. Право слово, аки любовь.
Размотала шаль, сбросила сабо, шагнула цепкими босыми ногами на веревочные половики.
— Ой, что это у тебя происходит? Никак покойница!
— Вот, — сказала Ува, в глубине души удивляясь собственному мрачному спокойствию. — Добрела до порога, выродила дитя и померла тут же. Ничего про нее не знаю. Ребенка… не возьмешь?
Ида истово замотала головой:
— Я, думаешь, зачем пришла? От такой же нечисти избавляться. Дай травки какой?нибудь, в долгу не останусь, ты знаешь. Нет, вряд ли кто?нибудь девку возьмет. Кормить ее пятнадцать лет, потом приданое… Так что, считай, подруга, счастье это привалило именно тебе.
Ида издали бросила брезгливый взгляд на сучащую ножками малютку.
— Когда они начинают свою жизнь, считай, мы свою заканчиваем. Так?то. Ну да ты ведь другого мнения? Новая жизнь, опора в старости, смысл жизни, знаем, наслышаны. А вот только я думаю, наши с тобой матери были бы счастливее, коли кто?то берег бы их так, как ты меня бережешь. Крепкая малышка, здоровая. Похоже, выживет.
Прекращая поток пустопорожней болтовни, которая сегодня была некстати, Ува не глядя сунула Иде какой?то пузырек с полки.
Похоже, выживет.
Прекращая поток пустопорожней болтовни, которая сегодня была некстати, Ува не глядя сунула Иде какой?то пузырек с полки.
— На, и иди давай…
Ида не обиделась. Гоняли ее часто, и куда грубее. К тому же характер у нее был хороший.
— Назовешь как? — долетел из вьюги последний вопрос.
— Арантой.
Вьюга присвистнула с Идиной интонацией.
— Это ж в старом написании будет целых семь букв. Не по сверчку шесток, подруга. Так только принцесс называют.
Наконец ночь поглотила свидетельницу. Ува облегченно вздохнула. Горячечному плану ее не суждено было исполниться и отчасти она была этому рада. Безотчетно. Она продолжала чувствовать на себе гнет, но как?то иначе. Отвернувшись от мертвой, она поглядела на ребенка. И почувствовала, как страх вползает ей в душу.