— В какую игру мы с тобой, Саша, больше всего любим играть?
— В «сыщики?разбойники», — недоверчиво ответил мой сын.
— Правильно. Я тоже люблю играть в «сыщики?разбойники».
— Сейчас?
— Да где же мы с тобой сейчас будем играть? Для этого ведь нужен большой двор с секретами или лес.
— А двор у нас небольшой. Маленький. Давай играть в лесу.
Двор у нас в Марграде действительно был маленький. В таком особенно и не разыграешься. Однако он все знал… Знал!
Вот как только приедем домой, так сразу начнем играть в «сыщики?разбойники».
— И Васька будет играть?
— Какой Васька?
— А который все плачет… Его тронешь, а он сразу плакать…
— А… Это из двенадцатой квартиры?
— Ну, рядом с нами который живет.
В соседней квартире действительно жил плаксивый Васька. Только откуда Сашенька мог его знать?
— Он мне все про нашу… про твою квартиру рассказал, — улыбнулась Инга. — Не знаю только, сочинил или на самом деле так.
— И что же он рассказал?
— Где диван стоит, где стол, где угол с игрушками…
— Ну?ка, ну?ка, — поощрил я сына. — Где у нас стоит диван? — И еще несколько таких же вопросов.
Сын отвечал. И в общем?то правильно. Про угол с игрушками я, конечно, не мог знать. Но угол такой существовал теперь непременно, а если еще и нет, то уж наверняка будет существовать, и именно такой, о каком мне сейчас рассказывал сын.
Мы поболтали еще о том, о сем. Инга немного потеплела. И даже Тося начала принимать участие в разговоре, хотя уже ни разу не сказала: «Ах, как это интересно!» И о Семене ни разу не спросила. Да что о Семене! Она и ни о чем не спрашивала, словно все ей сейчас было безразлично. Она выглядела слишком уж подавленной.
Толчки и качания вагона стали настолько привычными, что затухание этих колебаний тотчас же было отмечено всеми.
— Останавливаемся! — раздалось из разных купе. — Остановка!
Поезд действительно останавливался.
— Что там? — спросила Инга.
— Не знаю, — ответил я. — Сейчас выясним.
В тамбуре кто?то лез против течения и что?то громко кричал, но только слов разобрать было невозможно. Лишь пачка бумаг в высоко поднятом кулаке говорила, что человек лезет не сам по себе, а выполняя служебный долг.
Пробивался он настойчиво, и вскоре уже можно было различить, что это радист поезда. Он был взъерошен, но радостен и возбужден.
— Вот! — крикнул он, потрясая пачкой бумаг. — Вот! Получил!
— Ответные телефонограммы, — догадался Степан Матвеевич.
— Телефонограммы! — Радист наконец добрался до нашего купе и шлепнул на столик всю пачку. — Разбирайтесь… Тут такое, что и не поймешь…
Степан Матвеевич начал читать листки, по одному передавая их нам. Здесь были заверения, что нас спасут, найдут и вызволят. Благодарность, что догадались создать дополнительный канал связи. Предложения не падать духом и держаться. Даже рацион аварийного питания. Одна телефонограмма заинтересовала и Степана Матвеевича, и всех остальных. Это было нечто вроде отчета о том, что проделано в связи с чемоданом. Оказывается, ученые немедленно связались и с бабусей, и с ее внучеком Колей в Академгородке Старотайгинска, и с Афиногеном в самом Фомске. Выясняли, проверяли, проводили эксперименты. Вроде что?то там было непонятное с этой самой нуль?упаковкой. Показывал Афиноген и объяснял, но понять его сразу было нельзя. Да к тому же кто?то начал доказывать, что такое явление невозможно в принципе. Афиноген вспылил, потому что это, быть может, была его последняя возможность доказать правоту своей жизни, и разобрал, разломал все по косточкам, сказав: «Ничего не было, ничего и не будет никогда». И тут комиссия окончательно разобралась, что и в самом деле ничего такого таинственного и загадочного нет, а есть просто игрушка, макет. Такое кто хочешь может сделать. И в общем итоге: никакого проникновения через макет Марградского универмага не было и быть не могло. И вообще вся эта ерунда с нуль?упаковкой оказалась ложной паникой. Сам Афиноген вынужден был признать это.
Вот так так… Значит, ничего не было. Ни походов Семена и Валерия Михайловича, ни всего этого шума в нашем вагоне, ни последнего исчезновения Семена Кирсанова.
— Да что же это они там! — сказал я вслух. — Ведь было, было! Не массовая же это галлюцинация? И Семена нет!
— Странно, однако, — сказал Степан Матвеевич.
— Да что же это они там! — сказал я вслух. — Ведь было, было! Не массовая же это галлюцинация? И Семена нет!
— Странно, однако, — сказал Степан Матвеевич. — Значит, не было.
— И главное, — заметил Иван, — сам Афиноген это признал! Я ведь тоже слышал разговор Артема с бабусей. Не шутила она, да и не могла она так шутить, потому что тут для шутки нужны были специальные знания. Правду она рассказывала, потому что сама видела, и объяснения передавала так, как ей, по?видимому, говорил сам Афиноген.
В оставшихся телеграммах значились всякие вопросы, советы, пожелания и прочее. Связь, кажется, стала надежной, и ее исчезновения теперь не нужно было бояться.
А поезд?то все стоял. Стоял себе и стоял, как будто у него здесь, посреди этой голой степи, была большая остановка.
— Теперь ответ, — попросил радист. Работы у него намечалось много, и работа все интересная, важная, нужная, без которой этому поезду и не обойтись. Радист чувствовал всю ответственность своего положения и не мог, естественно, не гордиться. Да и гордость?то, впрочем, у него была настоящая, мужественная. Настало и для него время свершения подвига!